Джессика Гудман - Они хотят быть как мы [litres]

По настоянию доктора Бордман я отправила через приложение и заявку в государственную программу поддержки отличников, что в случае положительного решения, гарантировало бы мне бесплатное обучение в университете.

– Интересно, их физический факультет связан программой обмена с твоей любимой обсерваторией на Гавайях? – спросила мама, когда я рассказала ей о своих планах.

Такая программа существует, нехотя призналась я.

– Ну, тогда ладно.

И вот теперь мы сидим у Дианы, и Адам закидывает руки за голову и приваливается к спинке дивана. Я чувствую укол разочарования, когда он переводит разговор с колледжа на Игроков.

– Ну, и когда вы набираете новичков? – спрашивает он.

– Думаю, через несколько недель.

– Наши братишки тоже участвуют в конкурсе?

Я борюсь с желанием погрызть ноготь. Мне не хочется объяснять ему, почему я против того, чтобы Джаред ввязывался в это. Даже с гарантированными оценками, вступлением в другой мир, перспективой оглушительного веселья я не хочу, чтобы он проходил через все это, преодолевал кучу глупых препятствий, доказывая, что достоин.

Однако глубоко во мне скрывается истинная причина моего нежелания видеть Джареда Игроком. Я не хочу, чтобы он узнал, что мы натворили.

– Может быть, – отвечаю я. – Посмотрим. – Диана ставит перед нами блюда, и у меня в животе урчит при виде золотистой горы. Блинчики разложены поверх хэшбраунов и яиц. Из-под этой кучи торчат липкие поленья подрумяненного мяса.

– Ваше высочество, – говорит Адам, складывая ладони в молитвенном жесте. – Я не достоин такой роскоши.

– О, заткнись. – Диана шлепает его по рукам. – На меня не действуют чары Миллеров.

Когда она уходит, я понимаю, что пора.

– Я должна тебе кое-что сказать.

Адам отправляет в рот кусочек и проглатывает. Его губы блестят от масла, и мне хочется вылизать их дочиста. Он наклоняет голову набок, и я воспринимаю это как разрешение продолжить.

– Я получила кучу странных сообщений. – Мое сердце бьется в угрожающем ритме. – От Рейчел.

Адам роняет вилку.

– Что? – Он сглатывает. – Покажи мне.

Я достаю телефон и протягиваю ему, наблюдая, как он пролистывает сообщения.

– Это так типично, – говорит он, качая головой.

– Ничего страшного, да? Не может быть, чтобы она говорила правду. Это же чушь собачья.

Адам кладет мой телефон на стол и откидывается на спинку дивана.

– Рейчел чокнутая. – Его голос словно лезвием ножа разрезает воздух между нами. – Я не хотел тебе этого говорить, но она все лето присылала мне подобные сообщения.

– Серьезно? – ошеломленно спрашиваю я. – Почему ты ничего не сказал?

– Не хотел тебя расстраивать. Я знаю, как это на тебя действует. Шайла и все такое.

Глаза щиплет, и я качаю головой. Ее призрак – повсюду, даже здесь, за этим столом в закусочной Дианы. Адам подается вперед и накрывает мою руку ладонью.

– Только не позволяй ей доставать тебя, ладно? Она заботится о своем брате, а не о тебе.

Я киваю.

– Ты прав.

– Мне надо пописать, – смущенно произносит Адам. Он выскальзывает из кабинки и исчезает в туалетной комнате.

Я моргаю, прогоняя слезы, и поворачиваю голову к фотографии Шайлы. Ее широкое веснушчатое лицо улыбается из рамки. Она понятия не имела о том, что будет дальше, что нам прикажут сделать и чем все это закончится. Я не знала, что та ночь, отмеченная грохотом волн и теплой водкой, станет для нее последней. В памяти оживают крупинки песка на моих губах. Трескучий крик. Кулаки, сжимающие простыни. Мои вьющиеся волосы, непослушные и живые. Темнота. Кромешная темнота.

– Ты в порядке? – Адам возвращается и кладет руку мне на плечо. Мне удается кивнуть. – Все образуется, Джил. Я обещаю.

Он ни разу меня не подводил. Наоборот, всегда спасал меня.

– Давай просто оставим это в прошлом, ладно? У тебя впереди лучший год твоей жизни.

– Ладно, – отвечаю я с легкой улыбкой.

Я не хочу, чтобы улыбка меркла, но Адам прав. Это действительно в прошлом. Шайлы больше нет. И куча безумных сообщений от сестры ее убийцы не вернет мне подругу.

В тот день, когда умерла Шайла, копы отвезли всех нас в участок. Они раздали нам засохшие крекеры и пластиковые стаканчики с приторным апельсиновым соком, прежде чем задать несколько безобидных вопросов. Потом они позвонили всем родителям, чтобы те приехали за нами. Сначала забрали Марлу, потом Генри и Квентина и, наконец, Роберта. Родители Никки уехали в Сингапур, поэтому моя мама разрешила ей остаться у нас. Она не кричала и не ругала нас за то, что мы солгали о том, куда ушли. Мы обещали, что заночуем у Никки. Вместо этого она молчала в машине.

Когда мы вернулись домой, мама приготовила сэндвичи с жареным сыром, потребовала, чтобы мы приняли душ, и, разломив таблетку ксанакса, положила по половинке каждой из нас на ладонь.

– Позвони своей маме, дорогая, – сказала она Никки.

– Они останутся там еще на неделю, – сообщила мне Никки, повесив трубку. – А до тех пор – пижамная вечеринка? – Она слабо улыбнулась. Мы сидели рядком на диване в моей гостиной, застывшие в нервном напряжении. Мы никогда не устраивали ночных девичников вдвоем. С нами всегда была Шайла. Я обхватила себя руками.

– Я еще не плакала, – сказала я и закрыла глаза. Тотчас нахлынули воспоминания. Запертая дверь. Ошеломляющая темнота. Момент осознания, что мы совершенно одни.

К горлу подкатил комок желчи, и, прежде чем я успела зажать рот рукой, мои ладони покрылись липкой зеленой слизью. Слезы наконец обожгли глаза, и я почувствовала исходящий от меня запах – как мне показалось, ядовитый.

– Черт, Джилл. – Никки сходила за рулоном бумажных полотенец, встала на колени и принялась вытирать пол.

– Извини, – хрипло отозвалась я.

Она посмотрела на меня снизу вверх. Ее глаза, уже не подведенные розовыми тенями, больше не блестели, как прошлой ночью.

– Тебе не за что извиняться.

Я отвернулась от нее, задаваясь вопросом, позволено ли нам горевать о том, что мы потеряли, или это право принадлежит только другим. Неужели нас тоже наказали за то, что мы совершили? Получается, мы были соучастниками, не так ли? Никки, должно быть, тоже подумала об этом, потому что задрожала и свернулась калачиком рядом со мной. Она уперлась босыми ступнями в мои ступни, и наши тела, соприкасаясь, образовали форму сердца. Так мы просидели весь день.

Никки была так не похожа на Шайлу – жесткая там, где Шай отличалась мягкостью, и я имею в виду не только ключицы и бедра. Она съеживалась от страха, когда Шай истерично хохотала во время просмотра ужастиков или под кайфом. Но их объединяли две схожие черты. Упрямство и щенячья преданность.

Рядом с Никки казалось, будто смотришься в кривое зеркало, где она представала то мною, то Шайлой, пока, наконец, не превращалась обратно в себя, совсем не похожую на ту Никки, которую я знала еще несколько месяцев назад. Зрелище неприятное, но трогательное, как собака с тремя лапами. Меня это завораживало, и потому еще сильнее хотелось ее присутствия.