Джессика Гудман - Они хотят быть как мы [litres]

Она постоянно торчала у меня дома, и у нас вошло в привычку спать в позе ложки, ежечасно, как по команде, переворачиваясь на другой бок. Я спала, прижимаясь к ней кулаками, и, когда мы меняли положение, ощущала ее маленькие ладошки на своей спине. Тот, кто просыпался первым, отодвигался на свою половину кровати, пока соседка не начинала шевелиться и не наступало время повернуться лицом друг к дружке.

В тот первый месяц без Шайлы мы шептались ранними утрами, пока летний туман, теплый и тяжелый, вползал в комнату. Мы говорили подолгу, до хрипоты, обсуждая все на свете – как Никки мечтает поступить в школу моды, кто из братьев Марлы самый сексапильный, как добиться лучшего загара к сентябрю. Я вычерчивала созвездия на своей коже, рисуя воображаемые линии от веснушки к веснушке, и Никки просила: «Сделай и мне так же. Сделай и мне».

Но мы были не до конца откровенны друг с другом. Я не рассказывала Никки о своих кошмарах, о том, как меня преследовали видения Шайлы, заставляя просыпаться среди ночи, в поту и задыхающейся, с застрявшим в горле криком. И Никки не знала, что я слышу, как она плачет в ванной, разговаривая по телефону с мамой, умоляя Дарлин вернуться домой, когда та находилась в очередной деловой поездке.

Ни одна из нас не смела признаться в том, что боится забыть Шайлу. Иногда мы начинали фразы словами «а помнишь, как…», просто чтобы проверить свою память.

– Помнишь, как она вышагивала, словно выполняла какую-то миссию? А как она пукала, когда чихала? Помнишь, как она ела пиццу задом наперед, начиная с корочки?

Мы отчаянно вспоминали подробности ее жизни, но так же отчаянно нам хотелось двигаться дальше. Иногда забвение оказывалось весьма кстати, потому что мы снова начинали смеяться – нечаянно, над глупостями реалити-шоу, а потом нарочно, до колик.

Это было странное лето, черная метка на наших идеальных биографиях, трехмесячный промежуток, который мы должны были пережить, чтобы прийти в себя к тому времени, когда придет пора подавать заявления в колледжи. Просто выдержите это испытание, говорили нам, и все образуется.

Впервые я получила своеобразный отпуск на лето. Ни научного лагеря, ни работы репетитором в средних классах, ни программы STEM в местном колледже. По совету директора Вайнгартена мама и папа просто оставили меня в покое, и так я узнала, что такое скука и как она дьявольски смешивается с горем. Вместе они обволакивали меня густой липкой слизью, и, казалось, вылечиться можно только водкой, разбавленной сладкой газировкой, и косячками толщиной с мой мизинец, которыми нас снабжали какие-то ребята из Картрайтской школы, утверждая, что у них самое вонючее дерьмо в ближайших трех штатах. Какое огромное облегчение – сознавать, что все родители единодушно согласились не вмешиваться, позволяя нам самостоятельно справляться с травмой.

Мы вшестером были помещены на карантин, прикованные к Золотому берегу. Только у Генри была работа – он устроился внештатным корреспондентом в «Голд Кост газетт». Мы чувствовали себя обычными детьми, рассекали на великах по каменистому гравию, выискивали подковообразных крабов, застрявших в песке. Мы единогласно решили, что победим эту напасть и к сентябрю вернемся в школу «Голд Кост» с блеском в глазах, готовые сдать на отлично выпускные экзамены. И даже несмотря на тяжелую утрату – Какая трагедия! Какой ужас, какой кошмар! – нам больше ничего и не требовалось. Достаточно одного лета безделья без последствий и стресса.

«Просто выбрось это из головы», – сказала Никки ее мама, когда наконец вернулась из Сингапура. Тогда, если верить ей, мы могли бы вернуться в привычную колею и ухватиться за будущее, открывающееся перед нами. Все мы, кроме Шайлы.

Тем летом Адам был в Лондоне, учился в Национальном театре у какого-то драматурга, лауреата Пулитцеровской премии, о котором я никогда не слышала, но вернулся домой на неделю перед отъездом в Браун. Адам сказал, что я – первая, кому он позвонил, как только ступил на американскую землю.

– Чушь собачья, – фыркнул он. – Не сомневаюсь, что все вы просто перешагнете через это.

Я пробормотала что-то в знак согласия, но отвернулась. Мы лежали рядышком на галечном пляже возле маяка Бэй-Бридж, где берег делает резкий поворот под прямым углом и отступает в заросли кустов. Волны перед нами больше походили на легкую рябь, а вода была такой прозрачной, что с того места, где мы лежали, можно было разглядеть крошечных рыбок.

– Пойдем. – Адам встал и одним движением скинул с себя рубашку. Посыпались мелкие камешки. Он протянул мне руку, и я нехотя схватила ее.

Я стянула с себя шорты и майку, не оставляя себе времени на то, чтобы смущаться из-за жеваного бикини, надетого в спешке утром, или глазеть на «кубики» его пресса. Я поплелась за ним к воде. В считаные секунды Адам исчез, нырнув под волну.

– К черту, – сказала я вслух и вошла в воду, полностью погрузив голову.

Вода была теплой, как ванна, нагретая августовским солнцем, и впервые с тех пор, как умерла Шайла, я оказалась одна. Это возбуждало. Я открыла рот и закричала в подводной тишине, впуская в свое тело и выпуская обратно мох, грязь и песок. Я представила себе, что Шайла рядом со мной, сжимает мою руку и трясет головой, взвизгивая от ярости и восторга.

Когда я вынырнула на поверхность, Адам уже вернулся на пляж и сидел на влажном и темном песке.

– Полегчало? – крикнул он.

– Не совсем, – откликнулась я.

– Но это помогает.

Я подплыла к берегу и плюхнулась рядом с ним. Песчинки липли к моей мокрой коже.

– Хреново, – выпалила я, не до конца сознавая, что имею в виду – смерть Шайлы, скорый отъезд Адама или то, что в течение жизни нам приходится не только жить, но и умирать. Не слишком ли тяжкая ноша для одного человека?

– Что же нам теперь делать? – спросила я, пытаясь заглушить крики в моей голове.

– Будем жить дальше, – ответил Адам. – Двигаться вперед.

Я кивнула, но не задала следующего вопроса. Как?

« Уверен, что не хочешь пойти сегодня к Квентину?» – набираю я текст сообщения, пытаясь найти грань между навязчивостью и дружелюбием, отчаянием и невозмутимостью. Теперь, когда Адам учится в колледже, он не ходит на вечеринки Игроков, но после нашей встречи у Дианы мне бы хотелось, чтобы он пришел.

« Не-а, каждый должен заниматься своим делом. Не думаю, что этим ребятам хочется, чтобы я крутился в вашей компании. Увидимся в следующий раз».

Мое сердце сжимается. Я уже скучаю по нему, а он еще даже не уехал.

Я засовываю телефон в карман и хватаюсь за ручку входной двери Квентина. Дом стоит на крошечной, обсаженной деревьями улочке на границе между Золотым берегом и Клэм-Коув [37] Clam Cove ( англ .) – Бухта Моллюсков. . Все называют этот район Золотой бухтой для краткости. Дома здесь поменьше и выкрашены в те же четыре цвета – темно-синий, малиновый, бежевый или серый, – поскольку зарегистрированы в историческом обществе как достопримечательности. Все они датируются 1825 годом или даже раньше.