Джессика Гудман - Они хотят быть как мы [litres]

« Ты слышал о сегодняшнем выступлении мальчишек?» Если Адам примчался, то ответит.

« Да».

« Пойдешь?» – набираю я дрожащими пальцами. Я до боли скучаю по нему. Так хочу, чтобы он заключил меня в свои знаменитые медвежьи объятия. Прочитал мне строчки из своего нового сценария. Улыбнулся, сверкнув ямочкой на щеке.

« Ага».

«Может, увидимся до начала?»

«Не могу . – Его ответ обжигает. Но тут он снова начинает печатать, так что три пузыря всплывают друг за другом. Весь день буду занят с Большим Кейтом» .

Я прикусываю губу. Могу я попросить его отменить все дела? Неужели он не чувствует, что мне это очень нужно? Что я нуждаюсь в нем?

« Понятно» , – отвечаю я.

« Увидимся там, Ньюман, не волнуйся. Я тебя найду».

Мое сердце подпрыгивает, и тепло разливается в груди. Мы все еще существуем.

Если хорошенько прищуриться, главная улица Золотого берега больше напоминает кусочек Сохо, а не то, чем она является на самом деле: бетонным променадом вдоль песчаного берега. Среди здешних достопримечательностей можно отметить крошечный бутик, где продают увлажняющие средства с трехзначными ценниками и блестки в форме сердечек; студию сайклинга, где затянутые в лайкру молодые мамочки смакуют коктейли для похудения по двенадцать долларов; суши-бар с меню омакасэ [58] Омакасэ – в переводе с японского означает «полагаюсь на вас». Фраза чаще всего используется при обеде в японских ресторанах, где покупатель оставляет на усмотрение шеф-повара выбор и обслуживание сезонных блюд. , когда-то названный ресторанным критиком «Нью-Йорк таймс» «почти достойным того, чтобы ради него покинуть пять боро» [59] Нью-Йорк состоит из пяти больших районов (боро): Манхэттен, Бруклин, Квинс, Бронкс и Статен-Айленд. ; и реликт Золотого берега, «Гараж».

Это единственная концертная площадка к северу от скоростной магистрали Лонг-Айленда, и сюда регулярно приглашают артистов из штатов дальше Нью-Джерси. Однажды мои родители поклялись, что видели, как Билли Джоэл всю ночь просидел за дальним столиком, потягивая марочное вино и посылая шоты водки блондинкам в первом ряду. Но это было еще в девяностых. Теперь его чаще называют рудиментом старого Золотого берега, который привлекал прикольных художников-керамистов вроде моей мамы и бывших корпоративных юристов, желающих провести остаток своих дней, бездельничая на пляже в домах, построенных еще до Гражданской войны. Первые поселенцы Золотого берега не знали гардеробных, забитых рубашками поло от Brooks Brothers, и кухонь с хрустальной посудой Waterford. Я всегда думала, что «Гараж» продержался так долго, потому что служит вечным напоминанием о глубине падения человеческой морали.

Двоюродный брат Роберта, Луис, несколько лет назад заделался букером [60] Букер, или букинг-агент – организатор и координатор процесса по предоставлению услуг артиста. , когда понял, что за пределами городских кварталов Нью-Йорка существует целая непокоренная ночная жизнь. Он всегда пускал нас на концерты бесплатно. Полагаю, он пошел на большой риск ради Джареда и Брайса, выделив им прайм-тайм в субботу вечером. Но, подъезжая к «Гаражу», я вижу огромную очередь, выстроившуюся вдоль квартала. Мелькают десятки знакомых лиц – ребята из нашей школы и несколько парней из Картрайта, которые иногда пытаются сорвать вечеринки Игроков. Наружные стены заведения оклеены плакатами и разрисованы граффити, что резко контрастирует с морем строгих рубашек, выглаженных брюк цвета хаки и двухсотдолларовых флисовых пальто. Девочки, в лучших выходных нарядах, покачиваются на каблуках высоких черных сапог, достойных манхэттенского клуба или собрания женского студенческого общества. Я мысленно чертыхаюсь при виде десятиклассниц с укладками явно из салона красоты.

Я подхожу к началу очереди, где Луис уже продает билеты, и улыбаюсь, зная, что он помнит меня.

– Пять баксов, – говорит он с каменным лицом. Конец моим бесплатным визитам. Я протягиваю ему смятую купюру и захожу внутрь.

Воздух сырой и спертый, и я вдруг остро осознаю свое одиночество. Интересно, кто меня видит, кому на меня не плевать, станет ли мое появление пищей для сплетен на несколько недель. Но потом я ловлю себя на мысли, что все это отдает элементарным нарциссизмом. Никому до меня нет дела. Вот что я должна помнить. Воодушевленная, я устремляюсь к бару, С-образной деревянной стойке, приютившейся под анархистским флагом, и проталкиваюсь мимо заоблачных каблуков и высоких воротничков. Но, прежде чем я добираюсь до липкого прилавка, кто-то прикасается к моей пояснице.

– Привет, Ньюман.

Я резко оборачиваюсь и вижу прямо перед собой Адама, в черной джинсовой куртке и круглых пластиковых очках. Он выглядит усталым, каким-то потрепанным и немного грустным, но протягивает мне холодную банку сельтерской со вкусом грейпфрута. Я втайне радуюсь тому, что это не пиво.

– Ты здесь, – говорю я. – Слава богу.

Он улыбается и обнимает меня.

– Ни за что не пропустил бы. – Он делает глоток из такой же банки и кивает в угол сцены. Я прослеживаю за его взглядом и вижу, что оттуда на меня смотрят Игроки. Генри надувает губы и засовывает руки в карманы. Роберт опять показывает мне средний палец, а Марла отводит глаза. Но больше всего ранит реакция Никки и Квентина. Оба с непроницаемыми лицами равнодушно взирают на меня. Я хочу снова оказаться рядом с ними, приобщиться к их секретам, ритуалам, шуткам, понятным только избранным. Но мне ничего не остается, кроме как залпом осушить банку сельтерской.

– Ты не боишься, что тебя увидят со мной? – спрашиваю я.

Адам кивает и машет им. Только Квентин приветственно вскидывает руку.

– Пф, еще чего, – говорит он. – И кто они мне, в конце концов?

Я заливаюсь румянцем. Гаснет свет, и «Гараж» становится непроглядной бездной. Гитарные аккорды разрывают воздух. Звучат радостные возгласы, и на сцене вспыхивает прожектор. Мою кожу покалывает, по спине стекает капелька пота.

– Мы – Wonder Truck, и мы, черт возьми, сотворим это чудо! – кричит Брайс в микрофон. Позади него семифутовый Ларри Крамер устраивается за барабанной установкой – даже сидя, он почти вровень со стоящим Брайсом.

Адам издает вопль и кричит в толпу.

– Да, Миллер! – Я чувствую, как он ерзает рядом со мной.

Зал превращается в торнадо, все вокруг подпрыгивают, дергаются, натыкаясь друг на друга. Игроки, даже девятиклашки, стоят возле самой сцены, размахивая поднятыми руками. В углу трутся задницами ребята из дискуссионного клуба, немного не попадая в ритм.

Я перевожу взгляд на Джареда. Он стоит на правой половине сцены, раскрасневшийся, ликующий. Лоб у него влажный, бас-гитара упирается в колено, выставленное вперед. Он раскачивается в такт нервным гитарным аккордам Брайса. Пот стекает с его бровей, веки трепещут. Я узнаю это гиперсосредоточенное выражение лица, которое появляется у него, когда он пытается решить задачу по геометрии или пробиться сквозь дебри трудной для понимания книги. Но сейчас его губы растягиваются в легкой улыбке. Для него это не работа. Это его жизнь.