Юлиан Семенов - Детектив и политика. Выпуск №4 (1989)

Перо секретаря его превосходительства запечатлело разговор в виде краткого обобщения, которое и определило его дальнейшие последствия. Обобщения поразительного, характерного для деловых бумаг нашей полиции, где то, что можно принять за грамматические и синтаксические погрешности и за отсутствие логики, на самом деле — приметы особого языка, который содержит намеки, указания и предписания. При рассмотрении данного документа возникает впечатление (истине, безусловно, соответствующее), что от "пол. отд." (политического отдела?), куда он был послан, и полицейских управлений Неаполя и Палермо требовалось лишь подтвердить наиболее тривиальное и поспешное предположение: что профессор Майорана покончил с собой. Таким образом, исход дополнительного расследования в нем уже предрешен.

"Объект: Исчезновение (с целью самоубийства) проф. Этторе Майораны.

Синьор Сальваторе Майорана, брат исчезнувшего 26 марта с.г. профессора Этторе Майораны, сообщает новые подробности, выясненные им у членов этой же семьи.

Поиски, проведенные в Неаполе и Палермо при участии полицейского управления Неаполя, ни к чему не привели. Профессор Майорана отправился из Неаполя в Палермо с целью совершить самоубийство (как явствует из оставленных им писем), поэтому предполагалось, что он остался в Палермо. Но теперь от этой гипотезы приходится отказаться, поскольку в дирекции "Тиррении" обнаружен обратный билет и есть свидетельство о том, что на обратном пути в пять часов утра Майорана спал еще в каюте парохода. Потом в начале апреля в Неаполе его видела, когда он проходил между королевским дворцом и галереей, двигаясь со стороны Святой Лючии, знавшая его медсестра, которая к тому же разглядела и угадала цвет его костюма.

На этом основании родственники, убежденные теперь, что профессор Майорана вернулся в Неаполь, обращаются с просьбой еще раз проверить бланки учета постояльцев в гостиницах Неаполя и провинции (при написании фамилии Майорана первое "и" передается буквой "j" ("и" долгое), вот почему ее могли не найти) и просят неаполитанскую полицию, располагающую теперь фотографией, поиски усилить. Вероятно, можно попытаться выяснить, не покупал ли он в Неаполе 27 марта или позже оружие".

Бросается в глаза явно ошибочное упоминание о первом "и" в фамилии Майорана, где "и" всего одно; но это можно расценить как ляпсус. Вы только посмотрите, за какие ничего незначащие пустяки цепляется эта безумная родня! Однако слово "угадала", которое следует за "разглядела" и относится к цвету костюма, как описка или ошибка воспринято быть не может. Тут выражено отношение к показаниям медсестры: говорит, что разглядела, а сама только угадала. Впрочем, предостережение ощутимо во всей этой "служебной записке"; обратите внимание, настаивают на дальнейших поисках родственники, заметьте, свидетельства собрали они, мы-то убеждены, что профессор — кто знает, где и как, — покончил с собой и как "ни к чему не привели" расследования уже проведенные, так ни к чему не приведут и дальнейшие.

Поверх текста "записки" — размашистые торопливые надписи. Первая, фиолетовым карандашом: "Сроч. — обсуд.". Вторая — зеленым: "Сообщить в пол. отд., что Его Прев, угодно, чтобы поиски были усилены". Под обеими пометками — неразборчивые инициалы. Третья — синим карандашом: "выполнено" — не подписана вообще. Весьма вероятно, что три цвета отражают движение по иерархической лестнице вниз: фиолетовый, воспринимавшийся в ту пору как признак изысканно-старомодной утонченности (чернилами этого цвета пользовался Анатоль Франс; фиолетовым же, "литургического" оттенка, писали почти все литераторы в 1880 — 192.0 годах то, что в каталогах букинистических магазинов обозначено словом "корреспонденция"), принадлежал, возможно, самому Боккини (слывшему человеком тонким, без предрассудков и жуиром); зеленый — кому-то, кто попросту угодливо подладился к оригинальности начальства может быть, секретарю; и наконец, ученический, чиновничий синий — не главе ли пол. отд?

На обороте второго листка — запись чернилами: "Сказано доктору Джорджи; взял на заметку и принял меры. 23/4. В досье".

Всего через пять дней после разговора доктора Сальваторе Майораны с сенатором Боккини эти слова — "в досье" — практически кладут разбирательству конец, и дело передается в архив. Позже в досье будет вложено анонимное уведомление (внизу — подпись ознакомившегося с ним. чиновника) с пометкой "Рим, 6 августа 1938 г." (примечательно, что не указан год фашистской эры — упущение для официального документа странное и нешуточное): "К вопросу о деятельности, угрожающей интересам нации: определенные круги предполагают, что Майорана — ценнейший специалист в области физики и радиотехники, единственный, кто мог бы продолжить исследования Маркони 4в интересах национальной обороны, — стал жертвой тайного заговора, организованного с целью его устранения" [14] Это краткое заявление красноречиво свидетельствует о происхождении и уровне большинства "осведомителей". "Кругами", способными в то время заподозрить, что исчезновение Майораны — результат "угрожающих интересам нации" шпионских интриг, могли быть лишь самые мелкие чиновники, привратники, лавочники, но никак не физики, не дипломаты, не высшие военные или министерские чины. Весьма вероятно, что такое подозрение возникло после того, как о случившемся сообщил еженедельник "Доменика дель Коррьере", и именно у его читателей. (Здесь и далее — прим. автора.) .

Анонимный осведомитель, специализировавшийся, очевидно, на выслеживании "деятельности, угрожающей интересам нации", опередил свое время на несколько лет и, как обычно происходит, наверняка не был воспринят всерьез. К такого рода информации в 1938 году не отнеслись бы серьезно даже германские и американские секретные службы — разве что английские или французские. Для итальянской же полиции это заявление, должно быть, наоборот, подвело под делом Майораны черту — настолько безумной, вероятно, казалась подобная гипотеза. Правда, итальянцы сочиняли байки о вовремя совершенных Маркони открытиях, которые могли бы сделать Италию — за неимением, как становилось ясно, иных перспектив — непобедимой в назревавшей, как опасались, войне. И больше всего баек ходило о "луче смерти", пущенном в виде эксперимента из Рима и поразившем корову на лужайке в окрестностях Аддис-Абебы. Напоминание об этом сохранилось в своеобразной энциклопедии расхожих представлений фашистского периода, каковою может служить комедия Витальяно Бранкати "Рафаэль" 5:

"— В Эфиопии сдохла корова…

— Корова? В Эфиопии? Ну и что?

Так дело в том, почему она сдохла и от чего.

И почему же?

Да вроде бы Маркони испытывал в Эфиопии "луч смерти", безжалостно убивающий всех животных и людей, что попадаются на его пути.