Юлиан Семенов - Детектив и политика. Выпуск 3, 1989

Нам долго пытались внушить, что это лишь сборник архаических мифов или в лучшем случае литературный памятник невозвратно ушедших эпох. Однако позволительно спросить: почему же тогда ее так боялись? Почему издавали Гомера, Платона, Гегеля, а на этих "обветшалых мифах" десятилетиями лежал глухой запрет? Почему, даже когда он был снят, бумаги хватало на огромные тиражи "макулатуры", а для Библии ее недостает?

Николай I, стремившийся "заморозить" Россию, хорошо знал, что делал, когда всеми силами противился переводу Библии на русский язык. Экземпляры этих переводов жгли на кирпичных заводах, а переводчики подвергались гонениям. И все это на фоне официозного лозунга "Православие, Самодержавие, Народность". Легко понять, почему это сопротивление стало еще сильней, когда Православие заменилось "четвертой главой", Самодержавие — "культом личности", а Народность — конформизмом и искусственно раздутым энтузиазмом запуганных масс…

Сказать, что людям, даже нерелигиозным, нужно иметь представление о священных книгах человечества, — значит сказать нечто общеизвестное, повторяемое по любому удобному поводу. Но слова эти останутся пустыми заклинаниями, если не предпринимать каких-то новых конкретных шагов. К ним относятся и библейские публикации, доступные широким читательским кругам. Я приветствую начинание "Детектива и политики", приступившего к публикации на своих страницах отрывков из Библии и других книг, основополагающих для духовной культуры. Я думаю, что присутствие рубрики "Покаяние" по соседству с повествованием о грехах и преступлениях окажется более чем уместным.

В этом номере читатели познакомятся с одной из последних книг Ветхого Завета в переводе видного востоковеда И М. Дьяконова.

В древнееврейском оригинале она называется "Кохелет", что по-гречески передано как "Экклесиаст". И то и другое слово означает человека, говорящего в собрании, Проповедника.

Экклесиаст представляет собой цикл небольших поэм, объединенных общей мыслью. Автор ведет речь от лица легендарного царя Соломона (X в. до н. э.), образ которого в традиции стал олицетворением богатства и мудрости. Как верно отмечает наш известный исследователь С.С. Аверинцев, "автор не просто надписывает над книгой своей имя Соломона, но по-настоящему "входит в образ" великолепнейшего из царей Израиля, вводя неоднозначное сопряжение двух планов: исповедально-личного и легендарно-исторического" [34] История всемирной литературы. М., 1983. Т. 1. С. 296. .

Долгое время читатели, не задумываясь, толковали этот литературный прием, хорошо известный на Востоке, слишком буквально. Только в XVI веке голландец Гуго Гроции, ученый, теолог и юрист, создатель международного права, установил, что книга написана значительно позднее X века до н. э. С тех пор этот вывод получил множество подтверждений — исторических и филологических. Но для понимания сути Библии дата той или иной ее части — дело второстепенное, относящееся к компетенции науки. На первом месте стоит само ее содержание, учение, смысл.

Экклесиаст был, по-видимому, написан около IV столетия до н. э. Писатель делится своими меланхолическими раздумиями о жизни человека. Она конечна и эфемерна. Люди должны ясно сознавать, что никакое обладание благами земли не приносит полного и истинного удовлетворения. Вся эта погоня за наслаждениями лишь "ловля ветра", "суета" — нечто тщетное и безнадежное.

Библия много говорит о страданиях человека, о его вере и сомнениях в Правде Божией, о верности идеалу и падениях. В Экклесиасте нарисован образ мудреца, который достиг всего, испытал все, о чем мечтает человек, и пришел к выводу, что гонялся за призраками. Мир неизменен в своем круговороте; тайна Творца и Его путей непостижима. Нужно прекратить бесцельный бег и жить — как дано.

Любому, кто знаком с Библией хотя бы поверхностно, бросается в глаза, что в Экклесиасте отсутствуют важнейшие духовные установки Писания. У этого печального мудреца нет ни веры в высшую цель мироздания, ни идеи Завета — глубинной духовной связи между человеком и Предвечным. Если в Псалтыри и в Книге Иова звучит голос мистика, жаждущего встретить Запредельного лицом к лицу, то Экклесиаст довольствуется покорностью судьбе, призывает оставить все притязания и смириться перед загадкой жизни…

Но ведь Библия строилась как единый организм, как здание, составленное из частей, служащих одной грандиозной задаче: указать на пути, ведущие человека к единению с Вечностью. Как же могли ее создатели допустить, чтобы в нее вошло такое мрачное произведение?

Ответ на вопрос мы найдем, если будем учитывать, что Писание — это не однородный свод заповедей и учений. Оно раскрывает рост человеческого духа перед лицом Творца. Библия есть история духа, она драматична и диалогична, противоречива, как сама жизнь. Все ее ручьи и реки вливаются в общую реку богочеловеческой тайны, которая течет в Беспредельное.

На определенном этапе сознания земные блага воспринимались как воздаяние за добро. Это была простейшая модель нравственного миропорядка. И в ней безусловно содержалась частичная истина. Но по мере углубления человеческого сознания и личностного начала должны были открыться новые духовные горизонты. Для того человек должен был отчетливо увидеть, насколько "суетны”, непрочны эти преходящие блага. Вот почему Экклесиаст оказался включенным в контекст Ветхого Завета. Он служил своего рода противоядием от "посюсторонних" иллюзий" [35] Следует отметить, что в своей окончательной форме Экклесиаст оказался более связан с центральными идеями Ветхого Завета. Первый, древний "издатель" книги снабдил ее эпилогом, который смягчал ее жесткую пессимистическую тональность. Этот эпилог представляет собой необходимое звено, помогающее увидеть Экклесиаст в целостном контексте Писания. Литература по этому вопросу приведена в книге Э. Светлова (А. Мень) "На пороге Нового Завета", изданной в Брюсселе в 1983 году. .

Однако современный читатель вправе спросить: а нужно ли нам это противоядие? Не устарело ли оно в век НТР, когда люди всеми силами стремятся сделать свою жизнь более приятной, удобной, легкой, умножают и изощряют развлечения, наслаждения, мимолетные радости? Но, во-первых, Экклесиаст не отрицает ценность, пусть и ограниченную, всех этих "скоропортящихся" вещей. А во-вторых, именно на фоне распространившегося стяжательства, алчности, потребительства нашим современникам полезно хотя бы на миг остановиться и поставить перед собой вопрос: можно ли, стоит ли отдавать свою короткую жизнь одной "суете"?

В конечном счете Экклесиаст не отвечает на вечные вопросы. Но он помогает тому, чтобы они приобрели отчетливую форму. Ответ мы находим в последующих книгах Библии, и главным образом в Евангелии.