Ирина Лобусова - Гранатовый дом

Иногда диагноз «параноидальная шизофрения» ставился инакомыслящим, никогда не проявлявшим психотической сиптоматики и впоследствии признанными психически здоровыми. Диссидентам он ставился редко. У них и у отказников была «вялотекущая, малопрогредиентная шизофрения».

Согласно советским правилам, все больные шизофренией должны были находиться на учете в психоневрологическом диспансере. Лица, получившие этот диагноз, автоматически становились на учет в ПНД. Потому, если психиатр трактовал какую-то общественно-политическую самодеятельность как проявление бреда или как «гебоидное состояние с асоциальным поведением», такая трактовка могла автоматически повлечь за собой недобровольную госпитализацию.

Политическим диссидентам часто предъявлялось обвинение по статье 70 (антисоветская агитация и пропаганда) и 190-1 (распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй) УК. Судебным психиатрам предлагалось обследовать тех инакомыслящих, психическое состояние которых следователи сочли не соответствующим норме, и в случае признания политического инакомыслящего невменяемым он согласно решению суда помещался в психиатрическую больницу на бессрочное — до полного «выздоровления» — лечение.

Однако во многих случаях инакомыслящие, привлеченные к уголовной ответственности и направленные на судебно-психиатрическую экспертизу, помещались в больницы специального типа МВД даже без судебного заседания и решения суда, по одному лишь заключению экспертизы, так как формулировки, содержащиеся в законодательстве, далеко не всегда давали возможность осудить за нежелательные высказывания. Экспертное заключение о невменяемости приводило к автоматическому направлению на принудительное лечение, когда факт нарушения закона еще не был доказан.

Медицинское освидетельствование и экспертиза на предмет вменяемости обычно проводились в научно-исследовательских институтах: в Центральном НИИ судебной психиатрии им. В. П. Сербского в Москве, Научно-исследовательском психоневрологическом институте им. В. М. Бехтерева в Ленинграде, психоневрологических институтах Минздрава УССР в Харькове и Одессе. Главными «экспертами» по вопросам медицинского освидетельствования являлись Д. Р. Лунц, А. В. Снежневский, Г. В. Морозов и другие специалисты.

В случае, если психиатры, обследовавшие обвиняемого, не сходились во мнении относительно диагноза либо же имели место те или иные политические тонкости, обвиняемого отправляли на обследование в Институт имени Сербского. Экспертиза там проводилась, как правило, сугубо формально: нескольких коротких формальных бесед было достаточно, чтобы вынести заключение о необходимости принудительного лечения.

Помещение в психиатрическую больницу специального типа назначалось судом в отношении душевнобольных, представлявших по психическому состоянию и характеру совершенных ими деяний особую опасность для общества. Именно такое решение чаще всего выносилось судом в отношении инакомыслящих, обвиняемых в совершении «политических» преступлений, хотя доказательств, что диссиденты являются опасными для себя или для общества и могут совершить физическое насилие, как правило, не предъявлялось. Направление же в психиатрическую больницу общего типа считалось сравнительно мягкой формой принудительных мер медицинского характера.

Обвиняемые не имели права на обжалование. Хотя родственники или другие заинтересованные граждане могли бы действовать от их имени, они не имели права привлечь других психиатров для участия в процессе, поскольку психиатры, привлекавшиеся государством считались в равной мере «независимыми» и заслуживающими доверия перед законом.

Как правило, подследственные, которых признавали невменяемыми, не имели даже возможности находиться в зале суда, и судебное определение по делу им не объявляли. Им не предъявлялись заключения экспертов, часто у них не было возможности встретиться с адвокатом.

Следователь имел также право не объявлять обвиняемому постановление о назначении судебно-психиатрической экспертизы. Это представляло собой грубое нарушение презумпции психического здоровья, поскольку еще до решения судебно-медицинских экспертов следователь, основываясь на своем произвольном и неквалифицированном мнении, фактически мог делать вывод о наличии у обвиняемого психического расстройства, якобы не позволяющего ему узнать о назначении экспертизы. Такая ситуация лишала обвиняемого существенных юридических прав: права заявить отвод эксперту, представить дополнительные вопросы для получения по ним заключения эксперта и других.

Вопреки статье 111 Конституции СССР, в которой значилось: «Разбирательство дел во всех судах СССР открытое», милиционеры и сотрудники госбезопасности не пропускали посетителей в здание суда, и друзья подсудимого вынуждены были ждать приговора на улице. Имели место случаи, когда граждан, особенно упорно рвавшихся на суд, арестовывали на пятнадцать суток.

В ряде случаев принудительное обследование и принудительная госпитализация осуществлялись без возбуждения уголовного дела, в рамках медицинских нормативных положений. При этом вопрос о недобровольной госпитализации не рассматривался даже в порядке гражданского судопроизводства. Инакомыслящие помещались в психиатрические больницы при самых разнообразных обстоятельствах, при этом часто они подвергались заключению, не будучи первоначально осмотрены психиатром.

Их задерживали на работе, на улице или в домашней обстановке; в ряде случаев диссидентов вызывали под каким-либо предлогом в больницу, милицейский участок, военкомат или другие государственные учреждения, где неожиданно для себя человек представал перед психиатром, который помещал его в психиатрический стационар. Хотя, согласно «Инструкции по неотложной госпитализации…», недобровольно госпитализированного должна была в течение суток освидетельствовать специальная комиссия в составе трех врачей-психиатров, чтобы решить вопрос о том, оправдано ли стационирование и необходимо ли дальнейшее пребывание в стационаре. В действительности инакомыслящие, подвергшиеся госпитализации, во многих случаях не осматривались комиссией в течение первых суток, а порой и не подвергались освидетельствованию вообще.

Те, кто прошел через заключение в специальных психиатрических больницах, неизменно оценивали свой опыт как унижавший человеческое достоинство и как очень тяжелое переживание.

В камерах была чрезвычайная скученность. Пройти между кроватями было трудно. Узникам приходилось постоянно пребывать на койках сидя или лежа, дышать спертым воздухом. Отсутствие вентиляции в камерах было повсеместным.