Анна Зимова - Институт благородных убийц

Проигнорировав ее замечание, я погрузил руки в пыльные внутренности шкафа и стал извлекать на свет божий этот хлам. Что заставляет человека жить в такой убогости? По собственной воле она окружила себя всем этим рваньем. Когда-то Зинаида Андреевна была молодой и наверняка не представляла себе, что встретит старость лишь в обществе меня и рухляди. Во сколько лет, интересно, началась у нее эта любовь к накопительству? Вероятно, это проявилось не сразу. Но как это бывает? Было же что-то, с чего все началось. Может, в один прекрасный день она вдруг не выбросила в ведро использованный чайный пакетик, решила — уберу потом. И в результате решила вовсе не выбрасывать. Потом подумала, что эту поломанную фоторамку, возможно, удастся починить. Как одна больная раком клетка, отравляющая все вокруг себя, присоединяет к себе соседние клетки, так и эти вещи стали первоосновой накопленного впоследствии барахла. Наверное, страсть к скопидомству овладела ею вкрадчиво и развивалась постепенно, так что безумие было поначалу незаметно, а когда окрепло окончательно, то Зинаида Андреевна уже привыкла жить с ним. Давно уже нет людей, которые помнят ее кудрявой круглолицей стройной девушкой (на фотографии, что она мне показала, она была во вполне симпатичном платье, которое было ей чуть-чуть маловато). Не осталось никого, кто мог бы рассказать мне, как случился этот роковой разлом в ее жизни. Разве что ее племянник Саша, да где он теперь.

Первая встреча с Зинаидой Андреевной не насторожила меня, даже оставила довольно приятное впечатление. Мать предупредила старуху, что будет ухаживать за ней не одна, и та пожелала как можно скорее познакомиться со мной. «Ты приглядись к ней», — попросила мама. «В каком смысле?» — «Ты же врач. Оцени на глазок, сколько ей еще скрипеть осталось». — «Я рентгенолог, вообще-то».

«Я, наверное, с вами не пойду. Тяжело это все…» — это сказала Лера. Но мама посмотрела на нее, как на умалишенную: «Ты, милая, это, подумала бы, прежде чем говорить. Если сидеть на заднице ровно, квартира у вас не появится. У меня всю жизнь прожить хочешь?» — «Если и я и Сева устроимся на работу, мы сможем снимать жилье», — робко сказала Лера. Но мать, которая держала в тот момент в руках чайник, замерла с полуоткрытым ртом и выпучила глаза. «Твоя работа теперь — ухаживать за бабкой. Ты понимаешь ли, во что будет влетать забота о ней? Я, значит, буду тратить на нее все свои силы и деньги, а вы, как короли, начнете снимать жилье, так, что ли?» Лера скисла.

Мать закатила глаза и театрально смеялась. «Работу они найдут, рассмешили тоже. Дай бог, Севу устроят в аптеку — это еще нужно будет Кате в ноги поклониться, чтобы взяли. А ты, Лера, — мамино лицо стало ироничным, — не в обиду тебе будет сказано, девочка тихая, робкая. Тебе работу найти будет сложно. Как ты в регистратуре-то трудилась, непонятно».

«Ма, помолчи», — начал я. «Пойду проверю суп», — дрогнувшим голосом сказала Лера и вышла стремительно из комнаты, а когда вернулась, сказала уже спокойнее: «Я только имела в виду, что это неэтично — ждать смерти человека. Вообще, даже говорить о таком».

«Ой, этичная нашлась. Это нормальные мысли. Практические. Что плохого в том, что мы обеспечим бабке нормальную старость? Что не дадим ей умереть по уши в дерьме?»

Я промолчал. Но внутренне я был уже почти согласен с мамой. И скрупулезно перебирал все риски. Квартира обременена другими собственниками? (Но мама видела документы. Старуха — единственная владелица.) Оплошности в договоре, которые сыграют против нас? (Но мать заключила сделку у нотариуса. Тот заверил завещание, составленное старухой.) А вдруг бабке предстоит прожить еще пятнадцать лет? Тогда по договору нам придется обеспечивать ее все это время. Неизвестно, как долго мы должны будем скидывать наши запредельные заработки в горнило бабкиного благополучия. Ох, как же это страшно.

Старушка оказалась суетлива, но любезна. Сама налила нам чаю и улыбалась застенчиво. «Я просто хочу дожить свои дни спокойно. Чтобы рядом был кто-то, кто и в квартире уберется, и давление измерит, и в поликлинику проводит», — сказала она мне и потупилась.

«Что это вы, Зинаида Андреевна, удумали? — преувеличенно жизнерадостным голосом отчитала ее мать. — Какие еще последние дни? Вам еще жить и жить».

Но та лишь грустно покивала головой. Меня коробило, что мать лебезит перед старухой, старается предупредить каждое ее движение и нарочито веселится.

«Видишь, как она уже плохо ходит, — громко прошептала мать, когда Зинаида Андреевна вышла, — ей, наверное, уже недолго…» На мое шиканье, которое она истолковала неправильно, мама лишь махнула рукой: «Да она и слышит не ахти, так что не стесняйся».

Зинаида Андреевна принесла фотоальбом и стала не спеша листать перед нами страницы, с которых на нас смотрели испуганно и напряженно ее родственники.

«Все уже мертвы, — сказала старуха. — Последней я потеряла сестру, двадцать лет назад».

Мы вежливо помолчали. В сереньком прошлом старухи не обнаружилось ничего яркого. Почти всю войну, которая настигла ее девочкой, она провела относительно спокойно под Челябинском, с тридцати до пятидесяти работала бухгалтером на одном и том же хлебном заводе в Петербурге и по-настоящему серьезных потрясений в жизни, судя по всему, не знала. Ее единственный племянник Саша в Канаде, другой родни у нее нет.

Мне понравился снимок молодой Зинаиды; судя по всему, шестьдесят лет назад наша старушка была вполне себе ничего. Но сегодня никто не смог бы распознать в этой тучной бабке смеющуюся тростиночку с карточки.

Мы расстались почти друзьями. «Милый, надеюсь, я не доставлю тебе много хлопот», — сказала Зинаида. Когда мы выходили, лицо у меня аж свело судорогой из-за того, что на нем так долго держалась вымученная улыбка. Мама свою улыбочку тоже сняла, как сдернула, и вдохнула глубоко.

Хоть Зинаида и грозилась меня не обременять, уже через несколько дней визиты к ней стали мне, мягко говоря, в тягость. Возможно, матери словосочетание «уход за больным» рисовало в воображении картинки наподобие той, где улыбающаяся сиделка читает на солнечной террасе книжку доброй маленькой старушке в платочке, но на проверку старость оказалась омерзительна. Зинаиду как подменили, и она стала шумной, несговорчивой и коварной. Искусством издевательства она владела в полной мере. Стоило мне появиться у нее, как она принялась орать на меня по поводу и без, и уже через полчаса моей вахты звучала сакраментальная фраза, что мы хотим ее уморить. Я варил кашу под аккомпанемент ее причитаний — из принесенных мною покупок ни одна не устраивала ее в полной мере — и молчал, понимая, что на меня надвигается что-то тяжелое и необъятное, чему я еще не знаю названия. Безнадежность — самое подходящее определение для ситуации, в которую мы попали.