Людмила Мартова - Кружевное убийство

То, что жертва в Фетинино не жила, само собой разумелось. Здесь внезапную пропажу человека заприметили бы сразу. Но убийца вполне мог оказаться из местных, только как это понять?

Зимин всегда придерживался правила: перед тем, как сдаться, нужно испробовать все возможные варианты действий, а также их сочетания. Сдаваться он не любил, и сегодняшний визит в деревню был последней, предпринятой от безысходности попыткой. Если ничего не получится, значит, придется смириться с глухарем. Первым в его карьере.

В том, чтобы признать неудачу, тоже не было ничего особенного. К примеру, с разводом же он смирился. Видя пример собственных родителей, Зимин был уверен, что люди женятся раз и на всю жизнь, и он тоже женился для того, чтобы и в горе, и в радости дожить до того дня, когда смерть разъединит и прочие подобные глупости. Их действительно разъединила смерть – в какой-то момент вдруг оказалось, что умерла любовь. По крайней мере, жена объяснила все именно в таких выражениях.

А еще предъявила претензии, что он, Зимин, – тюфяк и тряпка, а не мужик. Он даже изменить не может, как это делают все нормальные люди, и от этого с ним так скучно, что просто скулы сводит.

– Подожди, я не понял, – сказал он тогда, чувствуя себя как человек, которому что-то эмоционально объясняют на языке, которым он не владеет. Слова, вылетающие из красиво накрашенного рта стоящей напротив женщины, не имели смысла, и ему было очень важно понять. – Я не понял, Маша, ты упрекаешь меня в том, что за пятнадцать лет я тебе ни разу не изменил?

– Вот именно! – закричала жена. Она была в такой истерике, как будто он, наоборот, только что признался ей в своих постоянных изменах. – Это же ненормально: пятнадцать лет прожить с одной бабой и даже не повернуть головы в сторону никого другого! Ты ненормальный, Зимин! Для тебя нет ничего, кроме твоей гребаной работы! Ты просто моральный импотент, понял?

Он по-прежнему ничего не понимал – с потенцией у него все совершенно нормально, и, когда не было дежурств или каменной усталости после них, он с завидной регулярностью доказывал это жене. А на других женщин Зимин действительно никогда не смотрел, потому что любил жену и ему ее вполне хватало. Да и работы действительно было много, и на все конфеты-букеты и прочие ухаживания, которые хотя бы в минимальном количестве, но все равно являются обязательным этапом любой измены, времени категорически не оставалось. И выискивать, выкраивать это время, отрывать его от жены и дочери было жалко, потому что ничего нового эти отношения все равно бы не несли. А если нет ничего нового, то зачем?

– То есть ты уходишь от меня, потому что я тебе не изменяю? – на всякий случай еще раз уточнил Зимин, чувствуя себя полным идиотом. – А если бы изменял, ты бы сейчас не уходила, да?

– Если бы я хоть раз заподозрила, что ты мне неверен, это заставило бы меня за тебя бороться, – устало сказала Маша. Она в последнее время всегда уставала в его присутствии. Он и раньше это замечал, просто не формулировал для себя так четко и безвозвратно. – Но ведь тебе все равно, что на мне надето, в какой цвет выкрашены мои волосы, делаю я эпиляцию или нет. С тобой я не чувствую себя женщиной, Зимин. Так, ходящей функцией, которой утром говорят «доброе утро», съедают поставленную под нос тарелку еды и вечером, возвращаясь со службы, дежурно благодарят за ужин, а потом ложатся в постель. Ты по утрам делаешь зарядку, а по вечерам занимаешься любовью. И все это для тебя такая же рутина, как чистка зубов. Нет в тебе полета, Зимин! А мне надоело жить без полета. Ты понимаешь, я попробовала полетать, и мне понравилось.

– Очень много слов, Маша, – поморщился он. От постоянных попыток связать слова в связный текст у него начала муторно болеть голова. – Если я правильно понял, дело не в том, что я тебе никогда не изменял, а как раз в том, что ты мне изменила?

– Боже, какая пошлость! Какая невыразимая пошлость, что ты все пытаешься свести к казенным формулировкам, которые ты заносишь в протокол, когда допрашиваешь свидетеля! Но я не свидетель, Зимин. Точнее, мне надоело им быть.

– А кто же ты, жертва?

– Ты еще скажи, что я – преступница. – Жена вздохнула. – Давай закончим этот разговор. Мы с тобой были женаты пятнадцать лет. У нас растет дочь, в жизни которой, разумеется, должны остаться оба родителя. Но с меня вполне достаточно. Я подаю на развод, ухожу от тебя и вообще уезжаю.

– Куда? – не понял он.

– Если тебе это действительно интересно, то в Германию.

– Почему именно туда?

Жена смотрела с подозрением, как будто думала, что он издевается.

– Мой друг живет в Германии. Он – бизнесмен, регулярно приезжает в командировки – у немцев с нами крупное совместное производство оптических приборов. Ты хотя бы это знаешь?

О крупном заводе, после приватизации и долгих мытарств вошедшем в состав одного из немецких концернов, Зимин, разумеется, знал, просто не думал, что этот факт может иметь отношение к его жизни. Оказывается, мог! Туман, поселившийся в голове, понемногу рассеивался.

– Погоди, то есть ты сопровождала немецких бизнесменов, познакомилась с одним из них, он показал тебе, что значит летать, и теперь ты переезжаешь к нему?

– Браво, ты не зря считаешься хорошим следователем, – с издевкой проговорила жена. Или ему казалось, что, обращаясь к нему, она всегда говорит с издевкой? – Да, я познакомилась с Паулем, когда занималась оформлением кое-каких документов, а заодно переводила. Он заставил меня потерять голову. Я сама не знаю, как согласилась поехать к нему в гостиницу, и…

– Бога ради, огради меня от подробностей, – уныло попросил Зимин. – Я уже понял, что ты полетела. И как долго ты уже летаешь?

– Восемь месяцев. Мы встречались здесь, потом он вернулся домой, но несколько раз прилетал в Москву, а я ездила туда. Сейчас Пауль опять здесь, он сделал мне предложение, поэтому я подала на развод, Зимин. И думаю, через два месяца мы улетаем в Берлин.

– Мы? Ты и этот твой Пауль?

– Мы, это я и Ксюшка.

Ксюшкой звали их четырнадцатилетнюю дочь, и открытие, что жена, оказывается, решила все и за нее тоже, отозвалось болезненной пульсацией внутри черепной коробки.

Конечно, он пытался спорить и возражать, но по словам жены выходило, что ребенку лучше жить с родной матерью и довольно обеспеченным отчимом в Европе, где она сможет получить хорошее образование, чем оставаться с отцом-следователем в глухой провинции.

– Я это делаю в том числе и ради Ксюши, – горячо говорила жена, – чтобы у нее был шанс на нормальную человеческую жизнь, а не эти бесконечные разбитые тротуары, темные улицы, непрекращающийся дождь, лица со следами полной деградации и безнадега. Во всем безнадега!