Елена Михалкова - Тот, кто ловит мотыльков [litres]

Она сплюнула на пол и ожесточенно растерла тапочкой. Тапки у нее, как заметил Макар, были не простые, а немецкой фирмы, производящей ортопедическую обувь; стоимость одной пары начиналась от десяти тысяч.

– Это мне она купила, Оксана, – сказала Мирчева, заметив его изучающий взгляд, и подняла левую ногу. – Ать! Видал, какая подошва? Я в них у плиты три часа могу крутиться, и ничего! Хошь – на балу отплясывай, хошь – лезь на Эверест! А! Понял! И ни одна коленочка не развалится. Оксаночка Ивановна заказала мне! Прямо сюда приехал мужчинка, ласковый такой, сладенький, как леденчик! – Она облизнулась. – Выгрузил из багажника двадцать коробок.

– Двадцать? – усомнился Илюшин.

– Может, и все тридцать! – Она презрительно взглянула на него, не верящего в такое богатство исключительно по нищете своей души и ничтожности опыта. – Я примеряла их, выхаживала тут, как королева. Выбрала эти. А Оксаночка Ивановна их оплатила. Понял! Вот так-то! А этот только на словах вежливый, но от него поступка мужского не дождешься. Ничтожество он. Десять лет сидит на шее у нашей хозяйки, ни дня не работал. С какой стороны половником суп зачерпнуть – не знает.

– Я слышал, Юрий Алексеевич полностью взял на себя воспитание Лены, – заметил Макар.

– Ха-ха-ха! – Магдалена выплевывала «ха», словно расстреливала автоматными очередями. – Взял он! Знает, с какой стороны подойти. Если бы не Ленка, его давно погнали бы отсюда ссаными тряпками! На кой ляд он здесь нужен, дармоед? Бабы-то наши вкалывают, горбатятся целыми днями! А Ленка весь день в садике, круглый год! У них даже летом всякие программы, то танцуют, то английский учат… А уж он упахался, бедненький, по вечерам с собственным ребенком книжку почитать! Ты спроси, чем он целыми днями занимается.

– Чем?

– Ничем! На диване валяется. Или в гольф свой играет. А то к нему еще массажист приходит, раз в неделю, мнет его со всех сторон. Он, вишь, спину имеет больную! Ай! Ой! Держите меня семеро! Спину! Совесть бы ему размять, а не спину, может, был бы прок. А еще прогуливается: ручки за спину заложит – и ходит, ходит, ходит! Ногами своими ленивыми перебирает.

– Мне говорили, Оксана срубила сосну, которая ему нравилась, – вспомнил Макар. («Можно ли убить человека из-за срубленного дерева», – неожиданно пришло ему в голову).

– Оксанина сосна – пусть что хочет, то с ней и делает, – флегматично отозвалась повариха. – Ты свой участок с соснами заведи и распоряжайся им, сколько влезет. А если ты даже на хвою не заработал, так сиди и молчи в тряпочку, а не скандалы закатывай.

– Так они поссорились?

Об этом Баренцев не упомянул.

Повариха насмешливо оскалила зубы.

– Боится он ссориться, – презрительно объяснила она. – Ему нельзя Оксану выводить из себя. А ну как погонят! Но тут вроде как волю дал себе, пошумел: «Как ты могла! Живое! Просто так, ради каприза!» А она ему: «Тут каждый мой каприз потом и кровью оплачен! Хочу – и капризничаю!»

Мирчева не была в субботу в коттедже. В ее обязанности входило приготовление еды на выходные, поэтому в пятницу она приходила на полдня, заготавливая впрок салаты, супы и десерты.

– Вы замечали какие-нибудь странности в поведении Оксаны Ивановны в последнее время? – спросил Макар. – Что-то необычное?

– Не, ничего такого. Все, как всегда. Она радостная бегала, попросила меня в среду закупиться на рынке, к субботе сделать холодец… Очень она его уважает. Это у нас праздничное блюдо. Говорила мне: Магдаленочка, холодец нужно готовить дважды в году, один раз на Новый год, это уж как положено, а второй раз – по зову сердца, на какой-нибудь неожиданный праздник.

– Вы не знаете, какой неожиданный праздник она имела в виду?

– Да не, откуда. Я сделала, от него в понедельник ничего не осталось. Могла она сама съесть, а могли и эти… У них ничего святого нет.

– «У них» – это у Льва Леонидовича и Юрия Алексеевича? – уточнил Макар.

– Вроде как больше здесь трутней не наблюдается! Слава Богу! – Она всерьез перекрестилась.

– Как вы думаете, Магдалена, где сейчас может быть Оксана?

Повариха пощипала губу.

– Не знаю я. На ней тут все держится. Может, надоело ей, уехала, чтоб глаза не глядели? Холодца моего поела напоследок, радость наша, и сбежала от них! Никому ничего не сказала, чтобы не доставали. Оксаночка Ивановна такая, она могла!

Макару вспомнилась другая женщина, сбежавшая от своей семьи. Та, похоже, так и останется жить в Карелии…

Он спохватился, что Мирчева продолжает с восторгом рассказывать о способностях Баренцевой. В одном можно было не сомневаться: повариха глубоко уважала свою нанимательницу.

– У ней все до единого крутились! Все денежки зарабатывали! Вон Жанна – раньше всего боялась. А теперь чего? Бизнесом рулит, как большая! Только своего паразита не сумела Оксана Ивановна ни к какому делу приспособить. Видать, нашла коса на камень. Она всех в поселке строила! Асфальт новый положили? Положили! Охрану посадили? Сидит в будке хомячок, наблюдает! За это все кого надо благодарить? Нашу! Она щелкнет пальцами – все крутится! У ней хватка, понимаешь ты? У меня вот нету такого, деньги летят, как листья. Зато я готовлю по-царски. А у нее другой дар. И ко всякому она подход умеет найти! – Мирчеву переполняло восхищение. – Ай, что далеко за примером ходить! Вот возьми меня. – Она придвинула табуретку, грузно опустилась на нее, подалась к Макару. По той осторожной медлительности, с которой она садилась, он увидел, что колени у нее и в самом деле больные. – Я, когда только устроилась сюда, сперва работала… Ну, можно сказать, особо и не работала. Не напрягалась. Кормила их как свиней: жрите чо дают, вам и такое сойдет! – Магдалена улыбнулась ему широко и добродушно. – Покушать вкусно немногие умеют! Мне такие семьи попадались – им хоть мусорное ведро в тарелки вывали, все проглотят и хвалить будут! Зачем же для таких стараться? Только себе обиду делать.

Макар понял ее последние слова, пусть и облеченные не в совсем стройную форму. «Себе обиду делать», – унижать свой труд хорошего повара, выкладываться для тех, кто не в состоянии понять, как хорошо ты потрудилась.

– Ну, пара недель прошла. То мне Оксана Ивановна одно замечание сделает, то другое. «Пюре пересолено, говядина в борще жесткая»! А я чего? Слушаю да ухмыляюсь про себя. Ничего, думаю, привыкнете как миленькие, поросятки мои. Все привыкают, и вы привыкнете, иначе не давились бы две недели.

– А если бы она вас уволила? – спросил Макар.

– А и что! Ну, уволила бы, подумаешь, горе гореванное! Я новое место за пять минут найду. Я бы, может, даже и обрадовалась. Сюда добираться-то не ближний свет, а еще продукты приволочь, и рынок далеко. Проходит еще три дня. Сварила я им рассольник. Никогда в жизни этого рассольника не забуду. – Она вздрогнула и прижала ладонь к груди. На лице ее проявилось выражение глубокого благоговения. – Оксана Ивановна приходит с недоеденной тарелкой на кухню. А я уже уходить собиралась. Уже и переоделась. Она приходит, ставит тарелку на стол. Я платок снимаю, как ни в чем не бывало. Она мне говорит эдак спокойненько: «Как ты считаешь, Магда, вкусный ты суп приготовила?» Я такая: «А чего такого. Суп как суп!» А Оксана Ивановна напирает: «Нет, ты скажи, вкусный?» Мне сложно, что ли, порадовать человека? «Вкусный, говорю! Отличный суп! Сама бы ела и радовалась!» А она мне уже ложку протягивает: «Так ешь. А я за тебя порадуюсь». И смотрит на меня. И улыбочка у нее такая…