Сергей Пономаренко - Ночи темной луны

Теперь мне нечего было терять, кроме своей жизни. Я был поражен призрачностью грани, которая отделяет человека правопослушного (я ранее) от изгоя общества (я ныне). Никто на суде (если я до него доживу) не будет интересоваться, какими мотивами я руководствовался, лишая жизни тех подонков, и какие преступления лежат на их совести. Уничтожив их, я уподобился им.

Я надеялся, что не слишком наследил в квартире Протагона и милиция не скоро выйдет на меня. Впрочем, чемоданчик с моими отпечатками и свидетельница — мамаша на детской площадке, в случае чего, не позволят мне отвертеться. Семь бед — один ответ! И я решил как можно скорее встретиться с Калганом.

Калган жил в шестнадцатиэтажном доме-башне, на одиннадцатом этаже, в квартире с окнами во двор. Изучив двор, пути возможного бегства, я отправился домой, чтобы подготовиться к вечернему визиту. У Боди я оставил слишком много следов, чтобы ни о чем не тревожиться, спокойно спать и действовать не спеша. Прежняя жизнь для меня была уже невозможна, вне зависимости от дальнейшего развития событий. Дома я находился в нервном напряжении, осознавая, что в любой момент за мной могут прийти или милиция, или бандиты. Квартира, где я прожил полтора десятка лет, теперь представлялась мне ловушкой, которая может внезапно захлопнуться. События этого утра исключили меня из числа законопослушных граждан, укладывающихся спать со спокойной совестью, не вздрагивающих от любого шума и не страдающих манией преследования. Чтобы успокоиться и немного отдохнуть, мне пришлось принять пару таблеток снотворного. Сон был тяжелый и без сновидений, словно репетиция смерти. Проснувшись, я ощутил боль в висках, будто голову сжимали невидимые тиски, и лишь чашка крепкого заварного кофе помогла прийти в себя.

К дому Калгана я добрался часов в десять вечера. Увидев, что в его окнах не горит свет, я устроился на холодной скамеечке перед входом в соседний подъезд. Чтобы не замерзнуть, я захватил с собой четвертушку водки и периодически к ней прикладывался. Морозный воздух и нервозность в ожидании предстоящего не давали захмелеть, словно я пил воду, а не водку.

Соперников по скамейке не было: старушки устроились перед телевизорами, переживая за героев очередного «мыльного» телесериала. Иногда мой покой нарушали собачники и парочки, поздно возвращающиеся домой. Выгуливали собак в основном девочки-подpостки, для которых поздняя прогулка с четвероногим другом была узаконенной возможностью пошататься по темному двору в компании с подружкой, хихикая и делясь с ней очередной «любовной» историей, попыхивая при этом сигареткой. Создалось впечатление, что у них сигарета такой же обязательный атрибут, как и поводок у собаки. Бедные животные с переполненными мочевыми пузырями стоически выдерживали все эти «Нельзя!», «Фу!», «Пошли!», «Стоять!», словно арестанты на прогулке. Другая категория собачников — это изгнанные на мороз отцы семейств со своей последней, четвероногой любовью. Их я меньше всего опасался, потому что они, как правило, не любопытны и близоруки.

План мой был примитивен и прост. Дождаться Калгана, и если тот будет один, зайти вместе с ним в лифт, а потом, угрожая пистолетом, и в его квартиру. Затем использовать сценарий, проверенный у Боди Протагона. В случае, если Калган будет не один, я собирался перенести реализацию своего плана на следующий вечер.

Время перевалило за полночь, и холод ночи согнал меня со скамейки. Я выбросил пустую «четвертушку» и отправился в подъезд в иллюзорной надежде, что там теплее. Не в первый раз я коротал время в подъезде в ожидании неизвестно чего. Твердая уверенность в том, что мой план сработает, таяла по мере того, как холод овладевал моим телом. Я стал энергично подпрыгивать на месте, отжиматься от подоконника, понимая, что борьба с холодом более успешная, чем с мыслями, которые копошились в голове, словно черви в загноившейся ране. В тоскливом ожидании я вспоминал о прошлой жизни, и почти райские картинки чередовались с видом обнаженного тела Костика на прозекторском столе морга, опавшим пакетом на голове задыхающегося Протагона, истекающим кровью у моих ног молодым парнем и пистолетом с горячим стволом, который я сую в карман.

Руководствуюсь ли я в своих действиях только местью за сына? А может, на самом деле это скрытая месть за самого себя, за свою жизнь? Жил ли я вообще? Делил по привычке постель с женщиной, чувства к которой давно остыли, ходил на опостылевшую работу, подстраиваясь под начальников-кретинов, — и все это лишь из-за отсутствия мужества, необходимого, чтобы начать все сначала? Выходит, я раб привычки?

Всю жизнь я выбирал путь наименьшего сопротивления, а теперь смерть сына стала тем катализатором, который разорвал путы рабства-привычки и толкнул меня на путь, который ни к чему хорошему не может привести.

«Может больше не тот, кто может, а тот, кто хочет», — утверждает старинная испанская пословица. Выходит, в глубине души я не хотел изменений в своей жизни, и это Судьба распорядилась таким ужасным способом.

Что есть настоящее? Это тревожное ожидание будущего и сожаление о прошлом. А ведь нам принадлежит лишь настоящее: прошлое и будущее прячутся в одеждах эфемерной фантазии. «Фантазия» в переводе с древнегреческого означает: то, что становится видимым. Но, как правило, она расходится с реальностью.

Прошлая жизнь теперь не диктует мне условностей, норм поведения — я свободен от всего этого, сам принимаю решения и их реализую. Последователен ли я в своих действиях? «До конца последовательны только мертвецы» — мрачное определение последовательности Хаксли не согревает душу и не придает оптимизма в моей ситуации.

Я стоял в предбаннике, соединяющем площадку перед лифтом и пожарный выход, время от времени выходил на морозный балкон, безрезультатно всматривался в густую тьму перед дверью подъезда. Но больше я рассчитывал, что к дому подъедет автомобиль с ярко светящимися фарами, которые ослепнут, раздастся звуковой сигнал включения охранной сигнализации. Затем оживет кабина лифта, начнет подниматься, а я застыну на площадке перед лифтом, сжимая в руке пистолет, считая удары сердца до того момента, пока не откроются двери лифта.

Я изменил первоначальный план, решив встретить Калгана в темноте, на выходе из лифта, предварительно разбив лампочку на площадке — дотянуться до нее, чтобы выкрутить, я не смог. Это даст мне дополнительную секунду для оценки ситуации, и я либо, угрожая пистолетом, заставлю его впустить меня в квартиру, либо, если он будет не один, вежливо посторонюсь и перенесу «разговор» на другой раз.

То и дело лифт оживал, вбрасывая мне в кровь очередную порцию адреналина, но в итоге игнорировал мой этаж. Ожидание — это пытка, на которую обрекаешь себя добровольно. Я изнемогал из-за пустого времяпровождения, ничегонеделания. «А если он вообще сегодня не появится?»