Сергей Пономаренко - Ночи темной луны

— Снова врешь! Придется тебе перейти в ванную на электропроцедуры!

— Да на кой хрен мне брехать? Я правду говорю. Поговори с Калганом, он тебе все растолкует!

— Дойдет черед и до Калгана. Где, говоришь, он живет и времечко проводит? Неправильный адресок дашь, знаешь, что с тобой сделаю? Все, что было до этого, — только цветочки. Поверь мне, я свое слово держу!

— А на хрена тебе знать?

— Это моя забота. За неправильный адресок доведу до конца то, что начал, — с яйцами попрощаешься! И это не пустые угрозы. Мне понравилось с тобой беседовать, поэтому я тебя с собой заберу. Есть на примете одно местечко, где нам никто не помешает. Не соскучишься там! Как считаешь, будем снова заклеивать ротик и переходить к процедурам? — Я взял в руки плоскогубцы.

— Он живет… — и Бодя назвал адрес.

Я недоверчиво покачал головой и стал заклеивать ему рот. Он крутился и бешено вращал глазами. Из невнятного бормотания я понял: он божится, что адрес верный. Вновь отклеил ему рот.

— Предположим, что ты больше боишься Калгана, чем меня, и дал неверный адрес. Это твоя роковая ошибка. Ведь ты меня будешь ожидать не здесь, а в укромном местечке, где мы потом продолжим наш разговор. К слову, что это за кейс?

Тут раздался нетерпеливый звонок в дверь, и тут же позвонили снова.

— Не слышу ответа! — поторопил я Бодю.

— Ты что, фраерок, совсем свихнулся? Ко мне кореша приехали за чемоданом, а заодно и с тобой познакомятся. Иди открывай, может, я за тебя и замолвлю слово! — стал наглеть связанный бандит, понимая, что я в ловушке.

Время у меня пока было. С металлической дверью, которую я закрыл еще и на задвижку, они не скоро справятся. Оставался мне один путь — через балкон, со второго этажа. Раздался звонок стационарного телефона, к которому вскоре присоединился мобильный телефон, время от времени сливаясь с трелями дверного звонка. Словом, шум сотворился ужасный, ни о каком разговоре не могло быть и речи.

— Извини, друг, но я, как и ты, не всегда держу слово. Встретишь Костика — попросишь у него прощения. — Я надел на его голову полиэтиленовый пакет и туго примотал его к шее скотчем, чтобы не поступал воздух.

Бодя извергал всевозможные проклятия, которые были еле слышны сквозь полиэтилен. Воздуха ему должно было хватить, при его воплях, не более чем на полминуты.

Я открыл шпингалеты балконной двери, освободив дорогу холодному воздуху и себе. Я прихватил с собой кейс и в последний раз оглянулся. Пакет на голове Боди опал, и я увидел его перекошенное от ужаса лицо, обливающееся потом, с выпученными глазами. Он пытался зубами захватить полиэтилен и прокусить его. Пришлось вернуться и врезать ему ногой в солнечное сплетение. Он мгновенно задохнулся, потерял сознание. В последний раз я посмотрел на его перекошенное синее лицо и не испытал сожаления — я раздавил гадину, не имевшую права на жизнь!

Под глухие удары и металлический скрежет, доносившиеся от входной двери, я вышел на балкон. Было не так высоко, но и не близко до земли. Радовало, что внизу была именно земля, а не асфальт. Оглядевшись и не заметив ничего подозрительного, я бросил вниз кейс и, перебравшись через перила, повис на вытянутых руках. Висеть долго не было ни желания, ни сил, и, закрыв глаза, я разжал занемевшие руки.

Земля обожгла огнем ступни ног, затем врезала по заду, заставив опрокинуться на спину. С минуту я лежал, словно очумевший, затем сел и тут увидел невысокого парня в спортивных брюках, кожанке, «рэперских» кроссовках, бодренько бежавшего ко мне. Это был еще один из той троицы на кладбище, и вряд ли у него были дружелюбные намерения в отношении меня.

Расстояние между нами катастрофически сокращалось, и шансы убежать у меня были минимальными. Возможно, в этот момент душа Боди, покинув его многогрешное тело, злорадно возликовала, наблюдая за мной и надеясь на скорую встречу. Ощутив неприятную тяжесть в кармане, я вспомнил про «макарова», вытащил доставшийся мне по наследству от Боди пистолет, передернул затвор и попытался спустить курок, но безрезультатно. Парень был уже в пяти шагах от меня, и при виде пистолета не изменилось выражение его злобной физиономии. Возможно, он просто не разглядел, что у меня в руке.

«Предохранитель!» — осенило меня, а рука уже сделала свое дело и нажала на тугой курок. Грохот выстрелов оглушил, извергающий огонь пистолет заходил ходуном в ослабевшей руке. Парень, сделав по инерции несколько шагов, упал, уткнувшись носом в землю у моих ботинок. На его спине куртка оказалась прорванной в трех местах и быстро напитывалась кровью.

Трясущейся рукой я сунул пистолет в карман, но, вспомнив о предохранителе, достал его и исправил ошибку. С детской площадки, расположенной метрах в пятидесяти от дома, на меня глядели с любопытством бесполые малыши в надутых комбинезонах и перепуганная мамаша.

Схватив кейс, я побежал в глубину двора, находясь в полуобморочном состоянии после всех этих событий. На бегу вспомнил, что в квартире оставил чемоданчик с инструментами, на котором должны остаться отпечатки моих пальцев, но уже ничего не мог с этим поделать. Я бежал, оставив позади прежнюю жизнь, в одно мгновение превратившись в опасного, вооруженного преступника, совершившего двойное убийство и не намеревающегося на этом останавливаться.

Впереди была пугающая неизвестность. Отныне у меня было только настоящее и никакого будущего.

Дома я принял горячую ванну, пытаясь расслабиться и успокоиться, но мне это не удалось. Я не планировал убивать Протагона, а только хотел узнать у него, кто и зачем убил Костика. В том, что смерть сына была насильственной, я не сомневался. Во внутреннем кармане бушлата был спрятан диктофон с выносным микрофоном, взятый на время у знакомого, так что я записал весь разговор. Я надеялся не только сделать аудиозапись, но взять у Протагона письменные показания на его подельников, но он напоминал кобру в террариуме, ждущую момента, чтобы впрыснуть смертоносный яд, боролся до последнего, в убийстве Костика не признался. Его приятели явились некстати, подписав ему смертный приговор. На войне как на войне: если не ты, тогда тебя. Оставить его в живых — это все равно что подписать себе смертный приговор, он ведь узнал меня. Подобно Уленшпигелю, в сердце которого стучал пепел Клааса, я, несмотря на содеянное, не отказался от намерений отомстить за смерть Костика, только теперь я уже не рассчитывал на помощь правосудия, а лишь на свои силы. Я был зол на весь мир, горел жаждой мщения и не сожалел о совершенных убийствах. Мой Рубикон был перейден, и назад дороги не было. Я обменял прежнюю жизнь на свободу, возможность быть независимым от всего — принятых в обществе норм, правил, законов.