Сергей Пономаренко - Ночи темной луны

Гога — веселый разбитной малый, радующийся жизни и получающий от нее всевозможные удовольствия, не задумываясь, преступая ради этого все заповеди христианской морали. В его доме постоянно было шумно, царило веселье.

Гогия — очень тихий и набожный человек, неукоснительно соблюдал посты, регулярно посещал церковь, держал себя в строгости, жил скромно. Исповедуясь, каждый раз с радостью убеждался, что каяться ему не в чем, ибо жил без греха. В его доме от поста и тоски даже крысы подохли.

И вот наступил тот волнующий момент, когда предстали они перед Богом в чистилище, чтобы отчитаться за прожитую жизнь. Взглянул Бог на записи о жизни Гоги, и разверзлась земля у того под ногами, и полетел он прямо в ад.

Посмотрел Бог на записи о прожитой Гогией жизни, и два пожилых, страдающих одышкой ангела поволокли того в рай, на небеса.

Проходит некоторое время, и тошно становится Гогии от райской жизни. Птицы слишком приторно поют, ходить разрешено строго по дорожкам, не дай Бог примять хоть одну травинку. Того нельзя, этого нельзя, даже хуже, чем на земле. Решил Гогия поднять себе настроение, посмотрев, как мучается в аду Гога. Выпросил у святого Петра пропуск и спустился в ад.

На первом уровне видит: кипят грешники в смоле, но нет там Гоги. На втором уровне — жарятся на больших сковородках без масла, но и там нет Гоги. Наконец открывает он дверь последнего уровня и видит зеленую лужайку, березовую рощу, Гогу, восседающего в кресле и опрокидывающего раз за разом кубок с вином, а на коленях у него сидит обнаженная красавица.

Зарыдал Гогия и бросился вон. Поднял он страждущие глаза к Богу и возопил:

— Господи, зачем же я на грешной земле во всем себе отказывал, чтобы гнить в раю от тоски, а Гога как на земле безобразничал, так и здесь ни в чем себе не отказывает?

Сжалился над ним Бог и молвил:

— Не заметил ты, Гогия, двух существенных деталей: у кубка имеется дырочка, через которую вино вытекает, прежде чем Гога успевает его выпить, а у женщины как раз нет сам понимаешь чего.

Так выпьем, Лариса, за эту грешную землю и жизнь на ней! Будем радоваться тому, что есть, не задумываться о том, что будет. Потому что нас уже не будет или то будем не мы!

— Плохой тост, — неожиданно сказала Лариса, пригубив из мензурки.

— Почему? — удивился я, осушив мензурку до дна и ничего не почувствовав, словно там была не водка, а вода.

— В этом тосте ощущается безысходность. Из той книжки, о которой уже упоминала, я узнала много интересных и оптимистических рекомендаций. Книга очень серьезная — синтез религиозных учений в свете современной философской мысли.

— Вам нравится философия? — не скрывая удивления, спросил я.

Для меня было странно, что эта женщина, нелепо одетая и неумело раскрашенная, похоже, очень одинокая, находясь в одной комнате со здоровым, не лишенным привлекательности мужчиной (это я о себе), пытается вести разговор на серьезные темы. Интересно, когда она последний раз была с мужчиной в интимных отношениях? Не удивлюсь, если очень давно. Мужчины, подобно пчелам, активно реагируют на запахи и цвета, а Лариса словно отгородилась от внешнего мира невидимой, ею созданной броней. Возможно, если кто-то и пытался за ней ухаживать, ему препятствовало ее стремление соблюсти некие приличия, из-за чего она постоянно переносила все на следующий раз. А ведь следующего раза может и не быть… Даже в полумраке, при огоньке свечи, она избегала встречаться со мной взглядом.

— Мне нравятся серьезные книги, в частности по философии, истории, — ответила Лариса.

— Тогда вы очень мудрая женщина! — Помимо моей воли в моих словах прозвучал сарказм.

Лариса смутилась, и я почувствовал, что взаимопонимание, возникшее между нами, рушится.

— Извините, Лариса, я лишь хотел сказать, что «философия» с древнегреческого переводится как «любовь к мудрости», а так как вы увлекаетесь ею, то должны быть мудры.

— Реализовать полученные знания не каждому удается. Мудрость и счастье порой находятся на разных полюсах. Мне кажется, что под мудростью вы подразумевали совсем другое…

К моему удивлению, после этих слов она задала мне банальный вопрос, обычно интересующий женщин больше, чем наличие у мужчины ума:

— Вы ведь женаты?

— Пока да, — чистосердечно признался я.

— Что значит «пока»? — заинтересовалась она.

— Это значит, что по паспорту «да», хотя на самом деле уже «нет». Смерть сына, как я вам уже рассказывал, окончательно сделала нас чужими людьми. — У меня запершило в горле, а в глаза будто сыпанули песка.

— Давайте помянем тех, кого с нами нет, я недавно лишилась мамы, а вы потеряли сына, — неожиданно предложила Лариса. — Царство небесное, пусть земля им будет пухом!

Мы выпили не чокаясь. Я сразу вновь наполнил стопки, Лариса не возражала.

Я по-прежнему не чувствовал крепости водки, пил ее, как воду. Воспоминания о близких, безвременно покинувших нас, настроили нас на минорный лад, молчание затянулось.

— Но жизнь продолжается, — нарушил я тишину. — У каждого своя судьба, никто не знает, сколько ему отмерено. И мы там будем… — и я, подняв стопку, снова выпил не чокаясь. Лариса, помедлив, только пригубила. — Возможно, мне не придется этого долго ждать, — добавил я и поспешил наполнить стопку.

— Вы сгущаете краски, Саша. Как говорят, будет день, и будет пища. Завтра утром вы преспокойно поедете домой и…

— У меня нет дома! — прервал я ее. — У меня уже ничего нет. Я лишился всего, даже права на дальнейшую жизнь. Сейчас я подобен зайцу, которого окружили охотники, и они подходят все ближе.

«Тьфу ты черт, что я говорю?! Я не заяц, а раненый волк, лис — словом, не безобидный зверек».

— Саша, все будет хорошо! — Лариса накрыла горячей рукой мою, холодную, будто мертвую.

— Да ничего уже не будет у меня хорошего! — взорвался я, вырвал руку, и тут меня понесло.

Я рассказывал ей о своей жизни, ничего не скрывая, ничем не оправдывая свои поступки, — никогда не думал, что подобное самобичевание может принести облегчение душе, но мне стало легче. Наверное, это произошло из-за того, что мне пришлось так много лгать в жизни, что правда стала для меня диковинным блюдом.

Пугливый огонек свечки, колеблемый сквозняком, создавал бесконечно изменяющийся театр теней, участниками которого стали и мы. Глаза Ларисы завлекали своей загадочной глубиной. Белый пододеяльник, в который она укуталась, почти сливался с белизной кожи ее несмело открывшейся груди. Волосы, которые в начале нашего знакомства, если это можно так назвать, были скручены в нелепый тугой пучок, перед сном были освобождены и собраны в небрежную «ракушку». Растрепавшись, они добавляли ей привлекательности.