Наталия Антонова - Миндальный вкус зла [litres]

Татьяна Владимировна Авдеева то ли о чём-то догадывалась, то ли уже пришла к выводу, что от младшей сестры можно ждать чего угодно, она не выказывала ни удивления, ни негодования, просто молча стояла с бледным скорбным лицом, не обращая внимания на косые взгляды понятых.

Допросить Ирину Владимировну Римашевскую удалось лишь спустя две с половиной недели – Тася хорошо постаралась… Врачи сказали, если бы её не обнаружила полиция, без медицинской помощи она могла бы и не выжить.

Неизвестно, что повлияло на Римашевскую, следователь был уверен, что болезнь, так как отрицал наличие у подследственной хотя бы зачатков совести, однако она призналась во всём.

– Почему вы решили мстить именно Геликанову? – спросил Наполеонов.

– Потому что с него всё началось.

– В смысле?!

– Он первый бросил меня, хотя я думала, что мы поженимся. А после него у меня и с другими ничего не складывалось.

– Так, может, в этом был виноват не Геликанов, а вы сами?

В ответ Римашевская только передёрнула плечами.

– А за что вы убили безвинного Четверткова?

– Он идеально подходил для моего плана, – прозвучал циничный ответ.

– Почему вы решили убить Оксану?

– А за что ей счастье? Чем она лучше меня?! – ощетинилась Римашевская.

– Как вы узнали про её аллергию на миндаль?

– Я спросила у болтливого дружка Прокофия: «У неё что, нет недостатков?» Он засмеялся и сказал, что, кроме аллергии на миндаль, нет.

– А чем помешал вам Лукьянинов?

– Какой ещё Лукьянинов? Никакого Лукьянинова я не знаю.

– Это тот, кого вы столкнули в метро под электричку.

– А, этот бомж. Я не знаю его фамилию.

– Он не был бомжом, и вам, Ирина Владимировна, это прекрасно известно.

– Зато он был пьяницей и негодяем! – сорвалась она на крик.

– Если бы всех алкоголиков сталкивали…

– Мир бы был чище! – яростно перебила Наполеонова подследственная. – Но я его не за пьянство, – добавила она тише, – он денег требовал. А таким только раз дай и не отвяжешься.

С этим следователь спорить не стал.

– Одного не пойму, – сказала Римашевская, – как этому козлу удалось запомнить меня.

– Он не лицо ваше запомнил, а ваш аромат.

– Аромат?

– Ну да, ваша туалетная вода напомнила ему детство…

– И он в него впал, – хмыкнула Ирина Римашевская, – так вот, знайте, мне ни капельки вашего Лукьянова не жаль.

– Лукьянинова, – поправил её следователь.

– А мне без разницы!

– Вам, Ирина Владимировна, никого не жаль, в том числе и саму себя.

– Много вы понимаете! Все вы козлы!

– Кто – все?

– Мужики!

– Так вы и женщин не щадили. Например, свою сестру.

– Танька хотя бы замужем побывала, – вырвалось у Римашевской, – а я ни разу!

– Если бы все незамужние женщины становились серийными убийцами!

– Я не серийная убийца! – взвилась подследственная. – Не смейте оскорблять меня! Не имеете права! Я требую адвоката!

– Адвоката вам назначат…

– Таня наймёт мне лучшего! – перебила Римашевская.

– Авдеева Татьяна Владимировна отказалась от какого-либо дальнейшего участия в вашей судьбе.

– Это неправда! Вы лжёте!

Предвидя начало истерики, Наполеонов вызвал конвой:

– Уведите подследственную.

Липатов и Фокин, вызванные на очную ставку, подтвердили: первый вёз её от дома Четверткова на следующий день после убийства, а второй был нанят ею для фотографирования Геликанова и Арефьевой. Сама Оксана узнала в Римашевской девушку, пригласившую её в кафе и угощавшую пирожными.

А Тося, гордая причастностью Таси к задержанию преступницы, заявила, что именно эта змея подколодная выходила из квартиры Людовика Четверткова, а позже стукнула её головой о машину и пыталась похитить.

– И если бы не Тася! – Голос девочки сорвался, и она замолчала, чтобы не расплакаться.

В коридоре её ждали мама, Тася, Мирослава и Морис. Выбежав из кабинета, Тося попыталась обнять их всех сразу, но у неё не получилось, и она упала на грудь матери.

– Успокойся, Тосенька, – шептала Светлана Дорохова, целуя дочь в макушку, – всё плохое уже позади.

Морис протянул девочке кружевной платочек:

– Тося, смотри, я купил его в Париже.

– А вы были в Париже? – сразу оживилась она.

– Приходилось…

– О! А я так мечтаю пройтись по Монмартру!

– Это непременно случится, – заверил Морис юную художницу, сам искренне веря в своё заверение.

– Вы так думаете? – с надеждой спросила она.

– Я уверен.

Девочка прижала платок к лицу, но тут же стиснула его в кулачке и спросила:

– Это мне насовсем?

– Конечно, – улыбнулся он.

– Спасибо! – Морис не успел опомниться, как Тося звонко чмокнула его в щёку.

Шура приехал в дом детективов в воскресенье. Настроение у него было преотличное. Он сообщил, что освобождённый Прокофий готовится к свадьбе.

– Но заметь, первым делом он бросился к соседу за своим котом Януарием и обещал, что будет теперь обязан ему до конца дней своих.

– Коту? – фыркнула Мирослава. – Януарию?

– Соседу!

– Так это естественно, ведь сосед сберёг его сокровище, – улыбнулся Миндаугас.

– Ага, – сказал Шура и переменил тему: – Я вот не пойму, почему ты уцепилась за девичью версию?

– Считай, что это интуиция.

– А я, как всегда, пошёл у тебя на поводу… – притворно вздохнул Наполеонов.

– Нет, Шурочка, полиция занималась теми версиями, которые ей было легче проверить, чем частному детективу.

– Да ладно. Что там ещё интересного твои революционные демократы сказали? – спросил Наполеонов, кивнув на открытую книгу.

Морис быстро отвернулся к окну, пряча улыбку.

– Ну, например, Чернышевский весьма актуален, – отозвалась Мирослава, стрельнув глазами в сторону Миндаугаса, и процитировала:

«Положительно известно, например, что просвещение облагораживает человека, а благородство противоположно, например, хоть взяточничеству.

Между тем сколько мы видим у нас взяточников, кончивших курс в высших учебных заведениях. По способу умозаключения, которого держатся отсталые экономисты, вывод из этого совпадения фактов таков: человек, кончивший курс в одном из высших заведений, берёт взятки – итак, ученье делает человека взяточником. Логика велит судить об этом иначе. Она говорит: если даже люди образованные становятся взяточниками, несмотря на противоречие между образованностью и взяточничеством, то надобно полагать, что в обстановке, среди которой живут эти люди, есть обстоятельства, столь могущественно влекущие ко взяточничеству, что противоположное направление, внушаемое образованностью, может изнемогать под силой этих обстоятельств».

– Длинно что-то, – вздохнул Шура.

– Зато верно.

– По сути, пожалуй, – согласился Наполеонов, – но пока ты читала, я чувствовал себя несчастной лягушкой, угодившей в кринку с молоком и изо всех сил шлёпающей лапами по поверхности.