Григорий Симанович - Клеточник, или Охота на еврея

И еще вот эти… Уборщица Фролова таких не припомнит. Небедный человек с хорошим окладом. Обстановка в квартирке, пусть однокомнатной, вполне-вполне… В гардеробе неслабая пара костюмчиков, даже смокинг припасен – видать, для журналистских раутов. Туфли не копеечные, модные. И тапочки, кстати, приличные, кожаные. Утро апреля, в доме тепло. На трупе добротный махровый халат синего цвета с вензелем «Hilton», а на ногах нечто в виде обрезанных до щиколоток буро-коричневых войлочных валенок. Неровно обрезанных, грубо… Откуда они взялись? Фролова не могла их не замечать прежде.

Но самое-то главное, что заставляло Тополянского идти наперекор собственным принципам расследования и выстраивать «преждевременную» версию, – фраза домработницы, прозвучавшая внятно между охами, всхлипами и причитаниями, когда Мариничев проводил первый беглый опрос: «Господи, да ведь непьющий он был, почти непьющий».

Приехали в отдел. Вадик быстро набросал круг людей, которых требовалось опросить срочно и в первую очередь. Тополянский взглянул, добавил пару человек и дал добро.

Первым Вадик набрал телефон редакции и связался с Малининым. Именно при этом звонке и присутствовал Фима Фогель.

– Подробностей не знаю, – немного придя в себя, пробормотал Малинин, предупредив возможные расспросы. – Следователь приедет через час. Помолчав, добавил отчетливей:

– Ладно, пока вернемся к нашим баранам…

– …сусликам, – не удержался Фима, и сам поразился, откуда набралось наглости язвить в столь драматичную минуту. Видимо, форма истерики…

Малинин расстрелял Фиму бронебойным взглядом, но продолжил в отрывистой деловой манере сухого доклада.

– Уже в воскресенье на дежурного пошли первые читательские звонки и письма на сайт. Сегодня с утра поперли валом. Издевки, возмущение, недоумение и все прочее, чего следовало ожидать. Девочка на справочном телефоне долдонит одно: «Досадная опечатка, виновный будет строго наказан, правильный ответ «суслик», редакция приносит извинения». Ни слова больше. Это мое указание. С самого верху пока тихо. Это впереди. Но ждать не будем. Нужны превентивные меры. Даем поправку. А завтра попрошу встречи кое с кем… – он многозначительно ткнул пальцем в потолок.

– Я уже думал о поправке… – подхватил Фогель, но осекся под смертоносным взглядом Главного.

– О чем вы думали, мне наплевать. Лично я думаю о том, как спасти газету и собственную задницу. За одно, если повезет, твою (он выразительно кивнул в сторону Арсика). Буренина спасать уже не надо, а ваша, Ефим Романович, положа руку на сердце, меня во всех смыслах не волнует.

Как большой знаток и ценитель языка, Фогель отдал должное всей пошлой двусмысленности, но и хлесткости этого заявления.

– Вот текст, – продолжил Малинин, вынув из ящика стола три стандартных листка и вручив экземпляры. – Ваши соображения?

Фогель прочел:

ПОПРАВКА

«В субботу, 20 апреля на 12-й странице нашей газеты в разделе «Ответы на кроссворд, опубликованный в предыдущем номере»» допущена досадная опечатка. Под № 9 по горизонтали правильный ответ «суслик». Приносим извинения читателям. Виновные строго наказаны».

– Я бы снял последнюю фразу, – робко предложил Фогель. – Она как бы поднимает градус произошедшего, возводит все в ранг большого скандала. А само понятие «опечатка» с этим не сообразуется. Ну, опечатка, опечаточка, подумаешь!..

– Согласен, – подхватил Арсик, – мы такой фразой интригуем любопытный народ. Кроссворды отгадывает процентов десять читателей. А тут все полезут смотреть, за что в редакции головы поотрывали.

– Идиоты, кретины! – вдруг завопил Малинин, и его, казалось, от рождения бледные впалые щеки мгновенно сделались пунцовыми. – Положил я на ваш народ и на ваших гадателей! С прибором! Я не для них поправку пишу? Я для него!.. – И редактор ввинтил указательный палец в пространство над головой. Для него и для его людей! Для министерства печати. Для наших левых шизоидов-недобитков, которые, чего доброго, решат, что это форма протеста, и начнут орать «Мы с тобою, Малинин!»

– Делайте, как знаете, – обреченно согласился Фима. – Мне все равно. Я сказал правду. Понимаю, когда позвонят оттуда, свалите все на меня. Отдаю себе отчет – сотрудничать со мной газета больше не станет («Да уж! – нервно вставил Малинин»), но взываю к вашей порядочности. По крайней мере, прошу донести и мою версию случившегося, поскольку мне туда не достучаться.

– Они сами к вам постучат, – с нескрываемым сарказмом бросил Малинин, и Фима, выйдя из кабинета, с холодящей душу явственностью осознал: так и будет.

Чудовищное настроение усугублялось вестью о смерти Буренина. Так неожиданно, приличный человек, образованный, воспитанный… Не связано ли как-то с «сусликом»? Узнал, перенервничал, сердце?.. А когда успел стереть файл? И зачем? Странно… Ведь таким образом он банально подставляет себя: признать оплошность безопасней, чем в спешке заметать следы.

Юлька ждала с ужином. Изо всех сил скрывала, что волновалась безумно. Солнышко мое, кого ты пытаешься обмануть!

Ультимативно заявила:

– Сперва поешь, потом – разговоры.

Аппетит не пострадал. На нервной почве Фима начинал молотить противоестественно много, причем – без разбора и вкусовых ощущений. Выпил четыре рюмки водки: жена покорно извлекла початую из холодильника, понимая, что спорить и читать лекцию о гипертонии – лучший способ спровоцировать криз.

Дожевав, прошел в кабинет, уселся, спросил, кто звонил.

Юлька опустила голову, пробормотала что-то невразумительное.

– Я тебе умоляю, – устало попросил Фима.

– «Московское время», Грушицкий, просит больше не беспокоить.

– Еще?

– «Светлячок».

Серьезный удар. Десять лет сотрудничества, лучшие гонорары.

Но ждал убойной вести. Дождался.

– …и телевидение, – выдавила из себя Юлька, даже не пытаясь бодриться, что было на нее не похоже.

Сокровенный проект «Слово в кармане». Игра, придуманная Фимой. Оригинальная. Пусть для небольшого кабельного телеканала, но аудитория все равно не чета газетной, а программа его, авторская… Да, по предварительной договоренности он сохранял анонимность, в титрах должен стоять псевдоним («все-таки, все-таки…»), но это бессонные ночи в размышлениях, концентрация опыта и творчества, и гонорары, какие гонорары!.. – может быть, даже обеспеченная старость. Хренушки! Все в тартарары!

Юлька несла какую-то утешающую околесицу, но выступала слабо. Силы и фантазия явно поиссякли за эти двое суток переживаний.

Фима тоже смертельно устал. Он не знал, как быть дальше. Утро вечера мудренее. Почему мудренее? И кто обещал, что он доживет до утра?