Алексей Строганов - Правило трёх секунд

Монкада схватил Ирину за руку, и они побежали по лестнице вниз, в метро. Тротуар вокруг подземного перехода опустел, над площадью ударил дождевой гром, скрепил печатью договор двоих. Маргинал на габбровом парапете покачал головой и ушёл обедать вслед за Марфинькой.

***

Пасмурным майским вечером телефон уколол эсэмэской с заглавными буквами: «Держат на даче в Мал-ке крайний дом Спаси меня Ирина». Матвей был за рулём, возвращался в свою холостяцкую квартиру от старой знакомой, был пропитан модным цветочным ароматом и меньше всего ожидал получить сообщение с номера племянницы, про которую слегка подзабыл за год. Голова советовала подождать, не спешить, подумать, в крайнем случае перезвонить.

– Да. Да. Только так. Сначала подумать и не спешить, потому что это банальный телефонный развод: когда гибнут, заглавные буквы не пишут. Они бы ещё точки с запятыми поставили…

Матвей даже усмехнулся очередному человеческому идиотизму, а руки уже вывернули руль, нога придавила педаль, и седан наглой обсидиановой мордой пугнул встречные машины, двинул с кабаньим упорством через Таганку на восток.

Крайний дом нашёлся с третьей попытки. Матвей долго стоял, высматривал через дырку в металлическом заборе любое, самое слабое движение во дворе, ждал теней за занавесками, мерцания света, и с первыми каплями дождя удача улыбнулась ему. На веранду вышел худой высокий парень с бородкой-якорем, тихо поговорил по сотовому и вернулся в дом. Дождь застучал по металлическим крышам, забулькал по мелким вчерашним лужам, моментально перешёл в ливень, но это было уже неважно. Матвей бежал к авто, оставленному метрах в ста от дома, доставал из сейфа-бардачка пистолет, бейсбольную биту из багажника, надевал перчатки: до того как дождь припустил, захватил власть над звуками, в оставленную худым открытую дверь выскользнул женский стон или крик – точно было не разобрать.

– Мне и не надо точно, – огрызнулся Матвей.

– А если это не она кричала?

– Два дома проверил – там её нет, теперь третий, последний, – Матвей облизал губы, засунул пистолет за пояс. – Разрешение на ствол у меня в машине или нет? Ладно… Потом вспомню… Перчатки надел… Главное, что нет собак. Это просто за-ме-ча-тель-но.

***

– Слава богам, пистолет нашему Матвеюшке сегодня не понадобился – двоих насильников отделал битой в кровь, а худому, с бородкой, изуродовал ногу, переломал пальцы на руке…

– Не на правой, надеюсь?

– Я с вас смеюсь. Вы переживаете из-за такой мелочи. Ха-ха…

– Хи-хи-хи…

– Тихо. Скоро мост, – Матвей попросил голоса в голове замолчать, но не тут-то было.

– Мост. Мост. Мост… Дождик, милый друг, лей, лей, не жалей. Гром-приятель – громыхай-хай-хай…

Голоса раздухарились, запели дуэтом, пришлось прикрикнуть:

– Хай. Хай. Тихо, парни…

Матвей не сразу поехал в Москву. Сделал крюк на север, прошёл старый, непопулярный в плохую погоду мост, запарковался на обочине. В темноте салона перетянул эластичным бинтом повреждённое в драке запястье, сердцу вернул спокойный ритм. Грохот ливня распался на голоса: глухой крышный, баритон лобового стекла и парящий капотный. Матвей открыл дверь, осмотрелся и побежал назад, к мосту. Стена ливня стала абсолютной, авто, которое он только что покинул, за два шага превратилось в размытый силуэт с красными точками. Матвей поскользнулся, опёрся коленом о землю, восстановил равновесие, пошёл боком, выставив вперёд руку, вскоре нащупал перила. Плотный мусорный пакет с бейсбольной битой, перчатками и половинкой кирпича полетел в воду. Ожидание всплеска (как будто пакет летел не с двадцати метров, а со смотровой площадки Останкинской башни), бомбардировка затылка ледяными каплями-пулями, бег на негнущихся ногах к авто, трусливое стирание ржавчины с ладоней перед матовой аристократичностью обсидиана – и водительское кресло чмокнуло от избытка воды, горячий кофе из термоса протёк через мятый стаканчик, обжёг кожу. Матвей обернулся, поправил плед на спящей на заднем сиденье Ирине. Она замурлыкала, потянулась на крепкий аромат, словно кофейная кошка, закинула руки за голову, ткнула голым коленом в водительское кресло, покинуть сон не захотела.

– Надо ехать, – Матвей опередил возвращение голосов, включил зажигание и осторожно, на ближнем свете фар, поставил авто на полосу, пошёл на максимуме, который позволил дождь.

***

Милое майское московское утро отвергло запреты. Тело пело распаренную персиковую песню под белым махровым халатом. Пояс Ирина затянула слегка, чтобы ткань двигалась, играла с кожей (можно похулиганить, пока дядя лицом к плите, навис над керамической туркой, считает кофейные пузырьки). Волосы на голове пожелали остаться мокрыми, дали фену полную отставку и летали над кухонным столом в такт утреннему джазу.

– Ждал тебя до двух часов.

– Я писала, что задержусь. Я предупредила тебя десять тысяч миллионов раз.

– Писала. Это верно, – Матвей разлил кофе по чашкам, турку поставил на деревянную подставку, сел за стол напротив Ирины. – Сегодня я уезжаю. Меня не будет шесть дней. Если дашь честное слово, что не станешь приводить гостей, можешь жить в этой квартире. Если выбираешь свободу, поезжай в однушку, в Люблино.

– А что в Люблино? Мёдом намазано? – Ирина поднесла носик к чашке, прикрыла глаза, подмешала в голову кофейного аромата.

– Ты вроде современная девушка, а выдаёшь такие неожиданные фразы. У тебя какое образование?

– Педагогический институт. Русский и литература. Диплом по Набокову, но это не то, что ты подумал.

– А что я подумал?

– Ты подумал про это самое, про маленькую Ло, а надо было про другое, но я тебе не скажу про что. Если сам догадаешься, докумекаешь, дойдёшь своим умом, смекнёшь – получишь приз. По-родственному.

– Ирина…

– Я согласна.

– На что?

– Харчи и тряпка.

Матвей прикрыл глаза, приложил пальцы к вискам и замотал головой, как будто это могло помочь.

– Дя-я-ядь… Я не хочу в Люблино. Оставь меня здесь. Здесь пахнет тобой.

– А что такое тряпка?

– Буду прибираться, готовить и пыр, и пыр.

– Хорошо. Я в Шереметьево. Если передумаешь, в верхнем ящике гардероба лежат ключи. Вот адрес квартиры в Люблино.

Матвей встал из-за стола, по привычке собрался вымыть чашку, но хмыкнул и оставил её на столе.

– Ага. Ты уже начал ощущать волшебство моих чар…

– Что ты сделала с самарской квартирой?

У Матвея получилось осадить Ирину на подъёме, перед самым верхом, когда она взлетела, когда грань между ними стала хрупким стеклом и могла рассыпаться от любого случайного прикосновения, а пояс на халате девушки возомнил себя абсолютно свободным. Ира замерла, заиграла на стуле струной, медленно разгладила на груди, слева, белизну халата и запахнула сверху другой, похоронив руку под толстой махрой.