Александр Белов - Пленники рубиновой реки

Так куда все ушло?

Не мог такой груз просто раствориться. Не мог, но растворился же.

Вера принялась жить обычной жизнью. Ходила на работу, общалась с матерью, навещала в больнице брата.

Со стороны она наверняка казалась совсем обычной. На самом же деле она возвела внутри стену. Настоящие катакомбы. И они казались ей нерушимыми, ровно до того дня, когда вся ее заново отстроенная жизнь, рассыпалась, оказавшись не каменной крепостью, а пластиковым конструктором. Когда тот, кто предал ее, бросил, в момент наибольшей в нем необходимости, вернулся спустя почти тринадцать лет.

Их заново представили друг другу около года назад, как представляют совершенно посторонних людей. Он скользнул по Вере пустым взглядом и даже не улыбнулся. А ведь люди, которые давно не виделись, обязательно улыбаются при встрече, пусть даже их прошлое не вызывает такого желания. Это как маркер, как рефлекс в конце концов, его нельзя сдержать или как-то контролировать.

Вера пыталась сохранить спокойствие, хотя внутри у нее взорвался вулкан. Она не верила глазам, но поверила ощущениям. Да, Марк сильно изменился, стал старше, даже можно сказать – состарился. Седина в темно-русой шевелюре отнюдь не украшала и не придавала шарма.

Не может человека украсить боль.

И шрамы не могут.

Один тонкой ниточкой пролег от правого виска к скуле и был практически не различим, только Вера вдруг коснулась своего лица в том же самом месте, ощутив легкое покалывание под пальцами. Второй шрам, куда заметнее, рассекал покрытый сизой щетиной подбородок, прочерчивая неровную дорожку между коротких, жестких волосков.

Вера тогда смутилась, опасаясь, что слишком пристально рассматривает мужчину, и сделала вид, что сверяется с чем-то в планшете, который даже не включила. Мужчина вдруг поморщился, отступая на пару шагов. Неужели ему настолько неприятно ее видеть, что он вот так демонстративно решил это показать?

– Вера, ты с нами? – Голос заставил ее вздрогнуть. – Ты слышала, что я сказала? Передаю господина Воронова под твою ответственность, пожалуйста, введи его в курс дела.

Вера не хотела ответственности. Она вообще ничего не хотела. Разве что провалиться сквозь землю и отсидеться там пока снова не сможет нормально дышать.

Марина Комарова, один из продюсеров шоу, смотрела на нее поверх очков. Вера знала – дурной знак, когда «железная Мэри», как называли ее за глаза сотрудники, вот так смотрит. Но тогда ей не было страшно. Она испытала куда больший ужас, который вулканическим пеплом накрыл все прочее.

– Да, Марина Сергеевна, я поняла. Все сделаю.

– Хорошо.

Женщина прошла мимо, обдав Веру облаком терпкого парфюма и бросила на ходу:

– Как освободишься, зайди ко мне.

…Проклятая дверь никак не поддавалась. Вера дергала ручку, чувствуя, как внутри нарастает раздражение и стыд.

С ней творилось явно неладное. Чего, спрашивается, разнервничалась? Заело замок, бывает. Нужно просто попросить о помощи.

Но как просить? Когда-то Вера нуждалась в нем, даже в простом его присутствии. Он отказал. Не захотел или не смог.

Да разве это важно, когда она погибала без него, пропадала?!

Конечно, глупо сравнивать произошедшее тогда и заклинивший теперь замок, но она зачем-то сравнивала и накручивала себя.

И когда она уже отчаялась, он вдруг наклонился вперед и небрежно потянул хромированный рычажок двумя пальцами.

Дверь бесшумно открылась.

Сердце Веры пропустило удар. Он был настолько близко, что она почувствовала едва уловимый аромат лосьона после бритья. Она вспомнила запах. Точно такой же лосьон она подарила ему на день рождения тринадцать лет назад. Глаза немедленно защипало, щеки ее вспыхнули, и Вера, пробормотав слова благодарности, пулей вылетела из машины.

Марк Воронов думал, что все давно закончилось, перетерлось в беспощадных жерновах времени. Он даже смирился со своим новым статусом шута и лицедея. Кто же виноват, что шутам за их кривляние кидают под ноги золотые дублоны, а настоящим «талантам» обычно достаются жалкие крохи?

Все бы ничего, и уже не так пугают вернувшиеся ночные кошмары, но где-то внутри все равно зудит. Доктор обещал, что пройдет. Выходит, обманул доктор? Врал в лицо и не краснел? Так чем же Марк теперь хуже? Почему он до сих пор чувствует свою вину за ту ложь, что читает с листа? Он просто актер. Это его работа, в конце концов.

Он сыграл не один десяток ролей, среди которых были отъявленные мерзавцы и абсолютные отморозки. А вот поставь всех тех отморозков на одну чашу весов, на вторую усади самого Воронова, и он не сможет ручаться в какую сторону весы качнутся.

– Паскуда ты, Маркуша. – Как-то сказал ему обиженный на него актер, у которого Марк буквально из-под носа увел роль. Не потому, что очень хотел, просто – мог.

Встреть он теперь того человека, пожал бы руку. Тогда набил морду.

Марк Воронов опаскудел, превратился из творца в потребителя. То, отчего отгораживался, за что презирал других, теперь стало смыслом его существования.

Ложь всегда казалась ему чем-то сродни плесени. Она не может локализоваться в одном месте, обязательно расползется на огромную территорию. У лжи отвратительный запах и цвет, а уж пробовать ее на вкус – просто-таки последнее дело.

Как же так вышло, что ложь стала для Марка чем-то обыденным? Когда он переступил ту черту, к которой запретил себе даже приближаться?

Кстати, та украденная роль едва не перечеркнула его стройную карьеру. Ему осечку простили, хотя и полоскали после его имя в семи водах да с ацетоном. Простили ли бы тому, чье лицо даже не задержалось в памяти – тот еще вопрос. Так может не настолько он был и плох, если пусть окольными путями да помог кому-то? Продолжения той истории Марку никогда не узнать. Да и надо ли?

Память давно играла на его стороне. Подтерла лишние линии, точно рука профессионального художника, оставив все же бесцветные борозды: глубокие, уродливые, навсегда опечатавшиеся на холсте его судьбы. Поверх грубо легли яркие пятна и штрихи. И он долгое время думал: не видно – значит и нет ничего. А ведь коснись пальцами тех борозд, они зазвенят напряженными струнами, затянут заупокойную, пробуждая призрачные образы прошлого.

Он из кожи лез, чтобы оставаться на плаву. И чем все закончилось? Ярким светом, режущим точно острый нож по беззащитным глазам, высекая вместе с искрами слезы. За тем светом не было рукоплесканий, завороженных лиц, ловящих каждое его слово. Только черная пропасть куда он мчался на бешенной скорости.

Сведенная судорогой нога давила на педаль тормоза и не чувствовала сопротивления.

Та авария стала закономерной точкой в его бесконечной гонке по кругу.