Александр Стоянов - Парус лунной реки

Когда ударят в барабаны стекляннощёкие
арапы,
для ночи мы взобьём перину, и перестанет
небо плакать.
Кобыльим млеком напоённый,
простор степной угомонится,
и люди снова сбросят кожу и остановят
свои лица.
Раскроют вечной тьмы порталы
четырёхрукие колдуньи,
песок забот рассыплет время в резервуары
из латуни.
Улыбка лунная игрива, как апельсин в руке
гориллы,
ковёр из моря вышивала, дорожку феям
озарила.
И будет ветер спать на волнах и слушать
смех зубастой рыбы,
мерцаньем звёзд ночных наполнит
и завереньем,
что мы живы.

На кухне вилки и ножи покажут час,
в пустынном зале слон исполнит танец,
а в спальне одеяла ещё помнят нас,
глаза мои в ночи как горный сланец.

Взлёт стрекозы на стенке невысок,
гораздо выше люстры и гардины,
а ангел просит света на глоток,
уходят в море снов гардемарины.

На потолке танцуют блики от машин,
на окнах замерли полки сомнений,
на занавесках серой сталью субмарин
блестят остатки сломанных империй.

Вот мост Риальто – каменный цветок,
дворцы из ткани в сердце гобелена,
концы всех дел завязаны в моток
и моря крик отчаянный и пенный.

Кровать, как мост меж двух больших
миров,
вчера и завтра связывает гений.
Ковры, как пастбища невидимых коров,
и потолок – держатель сновидений.

Бессонный глаз мой видит моряков,
небесных ангелов, зовущих мою совесть,
идущих на смерть боевых быков
и видит неоконченную повесть.

Фарфоровое море
на солнечном просторе
несёт свою волну

ко всем пшеничным далям
без рельсов и сандалий
в далёкую страну.

Где одинокий парус
как бусинка-стеклярус
стремится в никуда,

где ярким светом светит
и днём, и на рассвете
пленённая звезда.

Там в бочке из-под краски,
как из волшебной сказки,
свет радугой истёк,

а парус рвётся дальше,
без грусти и без фальши
по курсу на восток.

Прорежет он пространство
разврата и мещанства,
он лёгок и смешлив,

на деревянном блюдце
играют и смеются
вне времени и смут.

И солнечные ставни
раскроют счастью плавно
дорогу в облака,

и грянет песня ветра
из синего конверта,
просторна и легка.

И таял снег,
слезился старый лёд,
небесный свет глядел и улыбался,
в межрёберном пространстве сердца стон
и мир решётчатый скалой ломался.

И таял снег,
и таял белый снег,
ручьи прозрачные печали растворяли,
и свято верилось, что за пространством лет
мы свет любви божественной познали.

И нет тоски,
ушли в подвалы слёзы,
ограды пели, будто соловьи,
дышал легко, как продавец мимозы,
усталый ветер, спутник колеи.

На речке свет
кустится в клёнах серых,
в лесу трава под соснами встаёт,
звонит весна в одеждах пустотелых,
и жажда жизни в людях не умрёт.

На полотне среди неба морского
я проявляюсь из хрома и стали.
В свете моём обретённая доля —
символ мысли и вечных скитаний.

В блеске зеркал цепенеющей плоти —
длинная линия яростных всплесков,
я возвращаюсь к живительной ноте —
я умираю и снова воскресну,

в шёпоте снега перед закатом,
в звоне ручьёв, напоивших глину,
в песне солнца тенью распятой
я воскресаю и снова сгину.

Выстрелом страсти вдоль горизонта
небо родное лучом пробиваю,
солнце смеётся громко и звонко
многоголосьем птичьего рая.

Я выплеснул на горы сказок
узоры жёлтых песнопений
и зачерпнул со дна смятений
сто тысяч светлоликих масок.
Надел на город одинокий
строфу из вымеренных жестов,
создал империю протестов
и затянул на шее вздохи.
А за железной переборкой
пастух стегал кнутом улыбки,
глядели из болота рыбки,
секунды убегали в норки.
Одел я плащ из танца лилий,
толкнул рычаг своей шарманки,
и мудрецы небес разлили
стихи дорог из мутной банки.
На горб уснувшего верблюда
я взгромоздил свои напевы,
на голове восточной девы
увидел золотое блюдо.
Из рукавов достану свечи,
пущу драконов в поднебесье,
спою заре о тайной встрече,
что нет красы её прелестней,
что этот праздник безудержен.
И волны бьются о скрижали,
и тихий вздох твой самый нежный,
и наши годы не сбежали.

Как Данио-рерио,
морская прерия,
дышала медленно,
пространство меряя.
И ярко-красное,
как психоделия,
катилось солнышко
и светом сеяло.
Цветами космоса
от моря веяло,
и небо с волнами
в ту сказку верили,
а ветры злобные,
что не ко времени,
скакали в прерии,
держались в стремени,
рябили стрелами
на блюде прерии,
бои устроили,
о чём-то бредили,
а волны перьями
театр затеяли,
мечтам потерянным,
друзьям растерянным.
О, сколько веры в них!
Любви не мерено,
надежды вверено
в открытках времени.