А. Федоров - Масон

Я точно видел, что ребята нас страховали, но мне никак не хотелось верить в полную серьезность этой затеи. Не верил я в то, что моя жизнь для кого-то представляет интерес.

Сели в иномарку и рванули с места в карьер. Может быть, оттого, что сегодня я не отвлекался, показалось, что доехали быстро. Владимир, Олег с шофером остались в машине, а мы с Анатолием Гончаровым вышли. Навстречу к нам уже шел улыбающийся Колесников: он приветственно помахал тем, кто остался в машине, а нам пожал руку. Майора не удивило, что нас было двое – полагаю, что форму Колесников одел как раз для того, чтобы не возникали лишние вопросы. На любые замечания он мог ответить: "Эти двое со мной"…

Знакомым маршрутом прошли в секционный зал: наши подопечные уже улеглись на мраморе и нержавейке, в ожидании многосложного поиска окончательной правды. Я взглянул на то, что осталось от Юрия Валентиновича и, как ни странно, мысленно улетел в недалекое прошлое. Вспомнилось каким важным "крейсером" этот человек вплывал в коридоры своего ведомства, где мне приходилось с ним встречаться. Он всегда был преисполнен величия и восторга по поводу той должности, которую занимал, он рвался к тому, чтобы подняться еще и еще на одну ступень выше.

Порой в моем воображении срабатывали следовые реакции той профессии, что я выбрал в юности. Тогда мне довелось учиться в Нахимовском военно-морском училище и регулярно летом проходил практику на боевых кораблях Балтийского флота. Припоминалось легендарное судно – канонерская лодка "Красное Знамя" – героиня многих воин. Она имела мощное вооружение, но страшно тихий ход. Скорости 6-8 узлов было достаточно для того, чтобы лавировать в финских шхерах, но на открытой воде наш "Зевс" полз, словно черепаха. Особые трудности мы испытывали при швартовке: тогда у пирса нас встречал маленький буксиришко-калека. Он прихватывал корму нашего боевого гиганта и с натугой разворачивал ее также удобно, как женщину в койке… И вся акция проходило гладко – сучком, но без задоринки. Когда "маленький кобелек" долго не справлялся с задачей, то раздосадованный командир нашего "гиганта" оглашал зону швартовки по громкой связи решительным окриком: "Буксир, мать твою так! Заведи корму!" Егоров мне напоминал именно тот маленький, обшарпанный, страшно дымящий буксиришко. Он так же надувал щеки, пыхтел что есть мочи, но все же не всегда справлялся с "плодотворной работой". Порой наш "кочегар" скорее тормозил позитивную деятельность или попросту гробил ее окончательно…

При том при всем, Егорова совершенно не заботило, что он пытается шагать по головам и тех, чьего даже ногтя не был достоин. Он вершил свою судьбу, а вместе с нею коверкал государственные дела. Сколько еще таких "пыхтельщиков" плавает по коридорам заурядных офисов, не понимая, что они не корабли, построенные для дальнего плаванья, а заурядные "утюги", предназначенные для проглаживания женских трусов, плохо выстиранных комбинаций, вдрызг пропуканных и заштопанных брюк многогодичного пользования…

Рубен Георгиевич Остроухов был, скорее всего, ближе мне. Только та близость, естественно, диктовалась не сегодняшним состоянием плоти, а исходной медицинской профессией. Я считал своим святым долгом вскрыть коллегу "ласково", "нежно" и выявить все огрехи патоморфоза его телесной гармонии. Мне казалось, что слишком явную пошлость всей его предыдущей жизни мне удастся нивелировать так, чтобы осталась об этом человеке светлая память на Земле. С осмотра его трупа я и хотел начать свою работу, но в этом "дворце смерти", "ледяном доме", как говаривал старик Ложечников, хозяйкой была другой экспертрисса с судебно-медицинским профилем. Короче, мы ждали Натали. Никто не ведал, когда эта Баба Яга соизволит взойти на подиум. Резко распахнулась дверь: вошла она, слегка поскрипывая отдельными суставными сочленениями, уже разъедаемыми хроническим артрозо-артритом, скорее всего, ревматического происхождения. Жердь, если бы она умела ходить самостоятельно, и то, нет сомнения, выглядела бы в динамике более элегантно, чем это получалось у Наташи. Наконец, она дошкандыбала до избранного мною для потрошения трупа Остроухова. Ее взгляд как бы задавал вопрос: "А почему вам приглянулся именно этот покойник?" И я, не тратя время на ожидание озвучения вопроса, проявил инициативу:

– Наташенька, солнышко! Ну, если тебе все равно, то давай потрошить именно этого парня – он наш коллега, умер от неизвестного яда, а потому работа над ним отнимет у нас больше времени, чем над вторым уникумом.

Наташа хмыкнула: ей польстило мое вежливое обращение, слегка напоминающее, что в ней при большом желании еще можно видеть женщину. И я припомнил, что в годы наше юной дружбы был случай: я рассказывал Натали пошлый анекдотец, и в нем тоже мелькало слово "солнышко". Да, да, весь пафос рассказа сводился к несложному афоризму: "Солнышко, раздвинь ножки". Видимо, память стеганула по высушенным временем яичникам женщины, обделенной любовью, и она правильно отреагировала на мой намек.

Как бы там ни было, но Наташа согласилась с моим предложением по порядку вскрытий. А что касается "солнышка и ножек", то это глубокоидущее вторжение в интимную жизнь что-то всколыхнуло в почти впавшей в анабиоз душе опытного врача и нагнало румянца на пепельно-серые щеки.

Мы начали работу: сперва сообща тщательно осмотрели одежду и внешние покровы тела. Затем функции были поделены: она потрошила, а я наблюдал и лишь изредка шевелил длинным хирургическим ножом в глубине тканей, иногда скромно кромсал отдельные участки органов, привлекших внимание. Только наивные люди могут считать, что работа судебно-медицинского эксперта проста. Может быть, она и не бурная, как сбегающие с гор реки, но зато полноводная, словно весенний разлив мощной реки Сибири. Порой за профессиональные промахи докторов, занятых в нашей загадочной специальности, ссылали на берега тех полноводных рек, прилепив предварительно срок за "халатность". Как будто вскрывать покойника можно, не облачившись в халат и клеенчатый глухой фартук до пола. Пусть простят мне прокуроры издевательский каламбур…

Однако на всякий случай мы попытались вместе с Наташей обменяться информацией, чтобы составить полную клиническую картину отравления, имевшую место еще до смерти. Что мы знали?..

– Вообщем, известно очень мало, так как свидетелей последних суток жизни следствие практически не обнаружило. – вымолвила с расстановкой Наташа и хмыкнула, как бы заявляя о том, что этому она не верит и считает, что следственная группа ничего толком не сделала.

Колесников пробовал вставить несколько слов оправдание: дескать еще не вечер; ребята покопаются и, может быть, удастся кое-что уточнить.