Александр Шкурин - Озеро во дворе дома

Девица с ледяным спокойствием встретила его чудовищную инвективу и заключила со вздохом:

– Значит, хамила, и по-крупному, – и тут же попыталась перейти в наступление. – Посмотри на себя в зеркало! Ведь старенький ослик, вусмерть заездили, совсем облысел, а все мечтаешь о юных невинных девах. Ночью такой треск стоял, видно, бес грыз твои ребра. Как ты утром жадно обглядывал меня? Я уже решила испугаться, ведь съешь бедняжку ненароком и не подавишься. Маньячище натуральный! А ну признавайся, хотел испробовать свежего мясца и лишить девушку невинности?

Лау еще больше понравилась эта языкастая девица, но решил не отвечать, чтобы не нарваться на очередную колкость от девицы.

В комнате повисла тишина, прерываемая обоюдным причмокиванием и хрустом печенья.

Первой прервала тишину девица:

– Надеюсь, не обиделся? Извини за глупый язык. Плету не пойти что. На самом деле ты – кавалер хоть куда. Мужественный, с мощным бритым черепом, с крепкими мускулами и тугим кошельком. Мечта юных провинциальных дурочек, писающих от восторга, когда их приглашают прокатиться в крутой тачке, где с них по-хозяйски снимают трусы и раскладывают на заднем диване автомобиля.

О, как, мы еще не знакомы, но девица ловко перешла на «ты», подумал Лау и вновь согнулся в шутовском полупоклоне:

– Я восхищен и потрясен вашим величеством. Только двух печенюшек мало. Не наелся. Прошу добавки.

– Добавка будет завтра, – безжалостно отрезала девица. – Когда подашь кофе в постель и обязательно – слышишь, обязательно! – раздобудешь свежих сливок. Без них кофе невкусный и жизнь не мила.

Лау задумчиво почесал бритый затылок и достал из сумки очередной бутерброд с салями и только открыл рот, чтобы откусить большую часть бутерброда, как девица плеснула руками и гнусавым голосом уличной прошмандовки заверещала:

– Люди! Гад жрет бутерброд, честно мной заработанный! Не для того я юбку задирала, и всем подряд давала, чтобы он так сытно жрал. Дивись, що робиться!

От неожиданности Лау так и остался с открытым ртом, а дальнейшие события произошли в темпе вальса, на счет:

– раз, – девица вырвала из его рук бутерброд,

– два, – откусила от него,

– три, – он только зубами клацнул.

Если до этого поведение дневной красавицы вызывало у него веселую усмешку, то теперь он разозлился. Хваленое равнодушие исчезло. Захотелось разложить девицу на постели, содрать джинсы и всласть хлестнуть ремешком по нежной попе. Лау закрыл глаза и мечтательно улыбнулся, представляя сию экзекуцию. Гнев моментально прошел.

Когда Лау открыл глаза, дневная красавица с невинным видом аккуратно откусывала от бутерброда и чуть не урчала от удовольствия:

– Беру тебя в мужья, – безапелляционно заявила девица. – Ты доказал, что можешь ухаживать, кормить и поить юную беззащитную девушку.

Лау расхохотался:

– Я отказываюсь, даже и не мечтай.

– Ты был женат? – уточнила девица.

– Да.

– Значит, умеешь обращаться с юными нежными девами, которые подчас сами не знают, чего хотят. Надеюсь, желание содрать с меня джинсы и настучать по моей нежной попе уже прошло?

– Не было у меня такого желания, – хмыкнул Лау.

– Было, не спорь со мной, – безапелляционно отрезала дневная красавица. – По твоей мечтательной физиономии вижу. Однако хорошо, что ты сдерживаешься и не воплощаешь в жизнь свои садистские наклонности. Уважаю за сдержанность. Еще приношу свои извинения за некоторое, ммм, вежливое хамство с моей стороны. Когда я волнуюсь, плету, не пойми что и зачем. За кофе отдельное спасибо. Давно не пила такой хороший кофей. Здесь в магазинах одна дрянь.

– Извинения принимаются, – легко сказал Лау. – В самом деле, встретились и расстались. Он же равнодушная чурка. Так выражалась его бывшая жена. – Кофе могу отсыпать или приходи каждое утро. Буду угощать. Скажи, зачем ты вернулась и долго вокруг меня хороводы водила? Тебе что-то надо от меня?

– Надо, – вздохнула девица. – Очень надо. Я хочу выбраться отсюда.

– В чем проблема? – удивился Лау. – Бери билет и уезжай.

– В том-то и дело, что билет взять просто. Сложно уехать отсюда. Я пять раз пыталась, и не получилось! То опоздала, то забыла, то проспала, то праздничные дни.

– Какие? – не понял Лау.

– Что у женщин бывают. Должен знать, если был женатый. Сам же хвастался.

– Извини, – Лау не смутился. – Давно расстался с женой. Позабыл.

– Проехали. Ты здесь новенький, можешь сразу развернуться и уехать, и меня взять. Только так могу выбраться отсюда. Я отблагодарю, не пожалеешь.

Он скептически посмотрел на девицу:

– Не поверю, что такая девушка здесь одна и без толпы преданных кавалеров.

Она всхлипнула. Выглядело это немного наигранно, но девица сама устанавливала правила игры, Лау только зритель.

– Кавалеры, к сожалению, сплыли. В прямом смысле слова. До одного.

Он опять промолчал, девица должна сама, без подсказок, рассказать о своих внезапно исчезнувших поклонниках. Теперь его ход:

– Хорошо, через недельку…

Девица всплеснула руками:

– Через неделю ты завязнешь, как муха в сиропе или утонешь в этом болоте. Сожалею, зря время на тебя время потратила.

Девица посмотрела на часы. Это были скромные, японские, в стальном корпусе Elegance Collection от Grand Seiko. Хорошо, что часы были не в корпусе из розового золота и не усыпаны бриллиантами. За такие часы, если бы предложила в качестве благодарности, её, от греха подальше, предварительно очистив карманы, заботливо утопили в одном из провальцев. Местным доверять опасно. Поэтому дневная красавица искала именно такого, как Лау, что не польстится на сравнительно недорогие часы.

Девица подскочила к окну:

– Иди сюда и запоминай. Сейчас – восемь тридцать.

Он замешкался, и девица подогнала его:

– Бегом, иначе пропустишь интересное. Возможно, это пригодится.

Через немытое оконное стекло он увидел, как мимо гостиницы четверо ражих мужиков тащили какие-то странные решетчатые конструкции. Конструкции были тяжелые, и на лбах мужиков, хоть и был теплый осенний день, блестел пот. На затылках, как плевки, чудом держались засаленные кепчонки 2 2 Кепчонки как плевки – данное выражение использовал А.Мариенгоф в романе «Циники», а автор его просто повторил . Они были босиком.

Мужики выглядели усталыми, словно оттоптали не один десяток километров, но не выпускали странные конструкции из рук.

– Зачем на руках несут? – удивился Лау. – Можно же в грузовик положить и отвезти. Кто на плечах носит такие тяжести?

– Вот и я о том, – задумчиво протянула девица. – Я выходила, спрашивала, они отшучивались и ничего толком не говорили. Каюсь, приставала к аборигенам, крепко приставала, гладила и руки выкручивала, но они молчат. Швайне руссишь партизанен! Как я теперь понимаю немцев! Ответь сразу и честно, получи пулю в лоб и радуйся, что долго не пытали и не издевались! Это нерационально и абсурдно, каждый день таскать по городу такие тяжести. Я специально город обошла, и не увидела, где эти конструкции должны быть установлены.