Сергей Юрчик - Шпионский детектив (по следам Юлиана Семёнова…). Москва, 1937

Ежов снова замолчал, переваривая. А ведь верно. Шить липовые дела с ведома и одобрения Сталина – это одно, а делать тоже самое с целью втереть ему очки – совсем другое. Обмана хозяин не прощает.

– Значит, ты предлагаешь…

– Вот именно! Доказать в очередной раз, что мы не только дубиной умеем работать, но и рапирой. Скальпелем! Найти и взять с поличным, со всеми причиндалами! Получить момент истины.

– Постой… Что ты мне вкручиваешь?! – Ежов вскочил из-за стола, словно подброшенный невидимой пружиной. – Уж если о шпионских причиндалах речь, так мы же обыски проводить будем! У кого-нибудь да найдём… вещественные доказательства!

Тонкие губы Агранова искривились в усмешке.

– А если не найдём? Эта публика не имеет обыкновения держать вещественные доказательства на виду.

– Ты… Знаешь что?! Слишком ты умный как я погляжу! Ты оттого такой умный, что не тебе Хозяину докладывать!

Ежов некоторое время метался по кабинету, потом налил себе воды из графина, жадно выпил, откашлялся, и сказал, назидательно тряся пальцем:

– В общем так. Сроков ставить не буду. Но дело это на тебе! Срок – вчера! Крутись как хошь, что хошь делай, но крота этого вынь из норы и положь! Понял?

– Понял, Николай Иваныч…

– То-то же. Что там ещё у нас? Давай!

Ожидая в предбаннике сталинского кабинета на ближней даче в компании молчаливого Поскрёбышева, Ежов от нечего делать в который раз тайком разглядывал хозяйского секретаря. Голова филина на широких плечах косолапой гориллы. Ежов знал, что на новогодних дачных посиделках Поскрёбышев изображал не то канделябр, не то иллюминированную ёлку. Хозяин делал из газетной бумаги самокрутки вроде «козьих ножек», надевал их помощнику на пальцы и поджигал. Поскрёбышев, угодливо скалясь, терпел адскую боль, а после убегал на кухню и подставлял руки под струю холодной воды. Иногда для разнообразия ему после этого подкладывали на сиденье стула пирожное с кремом или помидор. Когда это произошло впервые, он, ослеплённый слезами от боли в обожжённых пальцах, не заметил сюрприза, а потом замечал конечно, но делал вид, что не замечает. Было весело, и гости буквально помирали со смеху. В этот раз, встречая новый 1937-й год, Хозяин сказал по поводу: «Всё же красывый был абычай – зажигать ёлку… Нада вернуть ёлку народу!» А ещё Поскрёбышев исполнял при Генеральном секретаре ЦК ВКП (б) обязанности лекаря, ставил клизмы в сиятельную задницу. Да, больших высот достиг Александр Иванович, приходилось перед ним заискивать. Вот только жену подобрал неудачно. Родная сестра жены Льва Седова, сына Троцкого. Ежов не исключал, что в ближайшее время придётся завизировать ордер на её арест.

Где-то в районе секретарского стола пискнул зуммер. Поскрёбышев поднялся, отворил дверь к Хозяину в кабинет, вошёл, плотно прикрыл дверь за собой. Через некоторое время вышел и произнёс вполголоса, придерживая створку двери:

– Товарищ Сталин ждёт вас.

Прикрыл дверь за наркомом, взглянул на часы, сделал запись в журнале посещений.

Сталин сидел за письменным столом, перпендикулярно которому, как во многих начальственных кабинетах, располагался длинный стол для заседаний с расставленными вдоль него стульями. Ежов остановился в нескольких шагах от двери, негромко поздоровался. Вождь не взглянул на вошедшего наркома, продолжив что-то писать, периодически макая перо в чернильницу. Лицо его выглядело хмурым и неприветливым. С тех пор как Ежов был назначен наркомом, Сталин наедине с ним держал себя всё более строго. Остатки дружелюбия на глазах улетучивались из его отношения, заменяясь сухостью, постепенно перераставшей в откровенную грубость.

В кабинете как всегда пахло ароматным табачным дымом. Вождь взял из пепельницы трубку, посопел ею, убедился в том, что она погасла и закурил папиросу из лежавшей на столе раскрытой коробки. Только после этого он соизволил обратить внимание на вошедшего. Молча указал дымящейся папиросой на ближайший стул.

С исполнителями сверху донизу нужна строгость, строгость и ещё раз строгость. Чем больше строгости, тем лучше, много её не бывает. И всё равно будут халтурить. Что ни поручи ослам, опозорят державу перед всем миром. На процессе троцкистско-зиновьевского центра подсудимый Гольцман заявил в своих заранее составленных НКВД и отрепетированных показаниях, что встречался с сыном Троцкого в копенгагенском отеле «Бристоль». А на следующий день датские газеты захохотали, заулюлюкали, что «Бристоль» этот самый, будь он неладен, снесли ещё в семнадцатом году! Недавний процесс параллельного центра – и снова ляпсус. Пятаков заявляет, что летал в декабре тридцать пятого года из Берлина в Осло на встречу с самим Троцким, и оказывается, что в это время не было ни единого рейса по указанному маршруту. Внутри страны, конечно, никто ни о чём не заподозрил, и спектакли прошли с блеском, но перед нашими сторонниками за рубежом очень неудобно получилось.

А провалы в разведке? Знаменитый Артузов, автор и исполнитель вошедших в анналы «Треста», «Синдиката» и «Тарантеллы», впоследствии асс ИНО, направленный в военную разведку для её реорганизации и оздоровления, добился лишь нового оглушительного провала. О знаменитом «свидании резидентов» в том же Копенгагене, до сих пор, хотя прошло уже почти два года, нет-нет да и вспоминают в буржуазной прессе. Прав был Клим-лошадник, когда сказал, что наша разведка хромает на все четыре ноги.

А уж о том, что творится в народном хозяйстве, и вспоминать не хочется. Непонятно, чего больше, то ли разгильдяйства, то ли вредительства. Старых спецов искоренили, а новые вообще никуда не годятся. Народ вороват и ленив, сплошные родимые пятна капитализма. А потому по мере построения социализма классовая борьба будет только обостряться! Наступает время всеобщего окончательного завинчивания гаек сверху донизу. И призванный в наркомы туповатый Коля Ежов, надо отдать ему должное, хорош тем, что можно будет заставить его делать это не раздумывая.

Как определил февральско-мартовский пленум, наиболее нуждается в очищении Красная армия, поскольку она, если говорить откровенно, вообще ни разу ещё толком не чищена. Ну, если не считать отстранения Троцкого от должности наркомвоенмора и неудачного хирургического лечения Фрунзе, да ещё проведённых в минувшем году некоторых неотложных арестов. Уже поэтому можно предположить, что троцкизм пустил в армии глубокие корни и пришла пора их выпалывать.

…Ежов разложил на столе принесённые с собой бумаги и приступил к докладу. Он знал, чем озабочен вождь и начал именно с этого. Ещё с Гражданской Сталину сильно досаждал Тухачевский. А также Якир и Уборевич. Но больше всего – Тухачевский. Книжки писал о себе, любимом, воспевал свои подвиги. Намекал, что это он из-за Сталина не взял Варшаву. Ну, подвиги-то у него были, да только в основном на пьяном и женском фронте. Ещё в начале двадцатых Особый отдел ГПУ Западного края докладывал, что польская разведка интересуется его похождениями. Такого донжуана и бонвивана против воли можно было склонить к сотрудничеству. Но московское ОГПУ никаких выводов не сделало. Дальше – больше. В 35-м тиснул в «Военном вестнике» статейку, в которой позволил себе нескромные выпады в адрес Германии и непрошеные советы в адрес Франции и Чехословакии готовиться к отражению германской агрессии. Затем поездка в Лондон на похороны Георга Пятого. Невиданный шквал комплиментов в западной прессе: «Красавец-маршал», «Военный гений революции», «Красный Бонапарт». Рассуждения об обострившейся борьбе за власть в СССР и шансах «кандидата в Наполеоны». Да товарищу Сталину святым надо было быть, чтобы читать обзоры печати и делать вид, что вся эта болтовня его не касается!