Александр Бубенников - Свобода выбора фатальна

© Бубенников А., текст, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Ему под утро приснился странный сон, в котором чернокрылый задумчивый Демон со сложенными крылами, точь-в-точь с рисунка из школьной книжки стихов Лермонтова, присел к его изголовью. И тихо выдохнул ему прямо в сердце с мокрыми от слез глазами: «Свобода выбора фатальна».

Он оцепенел. Во сне он понял то, что не мог, мучаясь над этим философским понятием – свободы выбора – понять наяву, в напоре внешних сил, обстоятельств, суетных обязательств и внутренних наваждений. А тут понял сразу сердцем, душой, легко и просто, и почему-то вдруг сильно захотелось удостовериться в том, что сказанное «чернокрылым» истина в последней инстанции – или все же сказанное только парадокс, игра веселого или надменного ума или вообще больного воображения?

Он попытался привстать, чтобы спросить «чернокрылого» обо всем прямо, глаза в глаза, но почему-то осознал всю нелепость ситуации со своими вопросами. Вот он встрянет со своим неудобным, не к месту, просто пошлым вопросом, нарушая звенящую тишину и удивляясь неестественности тембра своего расколотого голоса – он был уверен, что вопрос его прозвучит фальшиво и обидно для «чернокрылого», даже его звенящий от напряжения голос будет фальшивым. И все же, все же, раз есть возможность спросить, а потом не мучиться всю жизнь тем, что в нужное время в нужном месте не спросил о том, что так важно и необходимо знать – просто позарез.

Но демон уже распростер над его изголовьем свои черные крыла и снисходительно отрывался вверх, не удостоив беседы. Он не улетал, не взмахивал крылами, набирая высоту, тихо и плавно исчезал в предутреннем зябком пространстве, размываясь в нем, теряя четкие очертания – вот и контуры крыл, всего облика испарились, исчезли, обнулились.

Не было уже в природе ночного, предутреннего черного гостя, но он все же, окончательно просыпаясь, догадывался, нет, не догадывался, знал сердцем, душой, что над ним, над всем тварным подлунным миром, сиротским, бесприютным, но все еще ищущим опоры в Отцовской любви, простирает черные крылья своеволия и безначалия Демон. Тот самый Лермонтовский Демон в своем безумном своеволии и бесстрашном безначалии отвергнувший себя от Отца, но в своем безумии все ещё скорбящий обо всем творимом на белом свете, Демон, не теряющей последней надежды на сочувствие и примирение – а надежда ведь умирает последней – не только у смертных, но и бессмертных.

Он, наконец-то, проснулся окончательно, вытер слипшиеся со сна глаза и подумал, как хорошо, что они не влажные и не мокрые от слез, как хорошо, что он не плакал с чернокрылым Демоном. А тот-то неужели и, правда, оплакивал его непутевую жизнь – только какую, прошлую, настоящую, будущую? И вдруг что-то оборвалось у него внутри – неужто он сейчас тоже готов оплакивать, пусть без слез, вместе с ночным черным гостем свою будущую жизнь? А он-то, казалось бы, многое потеряв, во многом разуверившись, именно сейчас, точнее, завтра, послезавтра, в ближайшем будущем так хотел прорваться в жизненном рывке, осуществиться в судьбинном предопределении, именно так, а не иначе, приняв сердцем чудо любви как творчества и творчества как любви. Да, чудо любви, да чудо творчества, только уже не мальчиком, но мужем. У него снова помимо его воли глаза затуманились, когда он мысленно поправил себя: «Не мальчиком, но мужем, мужем в ипостаси вдовца, когда вдовец не мог и надеяться на любовь. Но и вдовцы влюбляются, оказывается, как мальчишки. И плакать способны от любви вдовцы седеющие, как мальчишки. И как Демон чернокрылый плакать горазды – только когда, только почему?»

Шлепая босыми пятками, он почти подбежал к книжному шкафу, раскрыл нужный томик Лермонтова с вложенной закладкой и, задыхаясь от прихлынувшего волнения, прочитал шепотом ледяными губами: «Хочу я с небом примириться, хочу любить, хочу молиться, хочу я веровать добру…» И еще, ближе к самому началу: «Печальный Демон, дух изгнанья летал над грешною землей… Давно отверженный блуждал в пустыне мира без приюта: вослед за веком век бежал, как за минутою минута, однообразной чередой. Ничтожной властвуя землей, он сеял зло без наслажденья. Нигде искусству своему он не встречал сопротивленья – и жизнь наскучила ему…»

Читая, он оттер туманную влагу с глаз, чтобы легче было читать, непроизвольно чиркнул спичкой и закурил сигарету с дорогим, невероятно душистым табаком, чего не делал уже тысячу лет. Он, вообще, не курил, отдавая дань своему странному дару тонкого дегустатора вин, духов и табачных дымов, а также своей бурной спортивной юности. Но в последнее время, увлекшись изобретательством, позволял себе не только понюхать сигару, но и затянуться на один вдох зажжённой сигаретой или сигарой, под кофе или без оного, в пылу работы перед заветным выдохом при генерации прорывной идеи: «Ай, да Пушкин, ай, да молодец, пробил толщу неизвестного и непознаваемого».

И тут же, пустив струйку дыма, непроизвольно и отрешенно задумался о чем-то своем, потаенном. О том, что даже при встрече со своим Демоном во сне или наяву, в слезах или без слез, он желал бы полагаться не на слепой случай, но на творимую собой и внешними – Свыше! – обстоятельствами судьбу. «Лучше вызов и приговор суровой судьбы, чем прикол дурацкого случая, – подумал, щуря уже сухой глаз от сигаретного дыма. – Даже в бесподобном Лермонтовском «Фаталисте», когда между Печориным и Вуличем происходит, как бы, смысловая заочная дуэль и когда всё построено на предположении, заряжен пистолет или не заряжен, все приготовления к смерти, все надежды на выживание оставляет за собой не наивно-фатоватый драгунский капитан, но сама человеческая Судьба. И эти Лермонтовские Судьба и Демон совсем не литературные приемы, не средства эпатажа, а чудная попытка поэта выразить некий глубинный весомый опыт противостояния человеческой души и с вселенским злом, и с космосом добра, и со свободой выбора в смеси добра и зла. И какова же жестокая подсказка ночного чернокрылого супостата – свобода выбора не прекрасна, а только фатальна? Ключом и шифром подсказки Лермонтова, его Рокового Демона, является предопределение бытия и судьбы человека с фатальной неизбежностью событий, которые, независимо от свободного выбора человека, уже запечатлены наперёд. И предопределение с непреодолимым фатумом реально «физически» проявляются как изначально заложенные структурные свойства череды событийных точек пространства и времени «здесь и сейчас», от начала до конца зависящих друг и друга. Что бы ни предпринимал человек, всё равно его личная, абсолютно бескорыстная свобода воли попирается Фатумом, Роком, с его жёстким предопределением – не так ли?