Анна и Сергей Литвиновы - Оскар за убойную роль

Перед экранами стояли два кресла. На столе лежал недоеденный биг-мак, дымились два пластиковых стаканчика с кофе.

Все это Валерий Петрович увидел краем глаза и отметил краем сознания. Главным же чувством, которое он сейчас испытывал, была огромная, холодная ярость. Эти люди вторглись в его жизнь и жизнь Танюшки. Они злонамеренно и планомерно уничтожали его падчерицу. Поэтому Ходасевич был готов сотворить с ними все, что угодно. Видимо, этот почти не контролируемый гнев отразился на его лице, потому что физиономия оператора, маячившая перед ним, стала жалкой и испуганной.

Ходасевич держал гада обеими руками за горло, и его большие пальцы давили оператору на сонную артерию.

– Зачем?! – гаркнул он. – Зачем ты это делаешь?!

– Мне приказали!..

– Кто приказал?!

– Я н-н-не знаю…

– Не знаешь?! Ты не знаешь, на кого работаешь?! – Валерий Петрович встряхнул парня.

– Я не знаю! Правда не знаю!

Его глаза были совсем рядом, и они не врали.

– Твое имя? Фамилия? Звание?

– Трофимов. Юрий Павлович. Я видеоинженер.

– Кто тебе платит за эту работу?

– Я не знаю, кто он… Он нанял меня… Дал аванс… Ключи от микроавтобуса…

– И велел следить за ней? – Ходасевич мотнул головой в сторону экрана, который передавал изображение спящей Тани. – И за мной – тоже?

– Нет, только за ней… – пролепетал мужик.

– Имя заказчика?

– Я не знаю…

– Как ты с ним связываешься?

– Он сам нас находит. Раз в день. Или в два.

– Ты устанавливал камеры?!

– Нет!

– А кто?

– Я не знаю…

– Ублюдок! – Валерий Петрович с силой отшвырнул парня. – Давай, сворачивай свою лавочку! И скажешь заказчику: вы обнаружены. Я – вас – обнаружил, – раздельно произнес он.

– А кто вы? – пролепетал оператор.

– Моя фамилия Ходасевич. Валерий Ходасевич. Пусть твой заказчик найдет меня. Мне надо с ним поговорить.

В этот момент в дверь фургона застучали. Стук был ритмизирован, как болельщицкая речевка: та-та, та-та-та! Валерий Петрович развернулся и чуть приоткрыл дверь.

На пороге стоял чистильщик. Он морщился, потирая левое плечо.

– Пойдемте, Валерий Петрович, – проговорил он. – Тут рядом еще один оказался.

Ходасевич выпрыгнул из фургона. Захлопнул за собой дверь.

– Где этот второй? – нахмурившись, спросил он.

– Пока отдыхает. Но скоро, думаю, воскреснет. И будет очень недоволен.

Лейтенантик мотнул головой куда-то в сторону. На расстоянии метров десяти от фургона на траве темнело тело. Распростертый человек пошевелился и застонал.

– Ну, ты артист, – усмехнулся Ходасевич.

– Он кабан оказался еще тот, – возбужденно проговорил лейтенантик. Они с полковником быстрым шагом пошли по больничному двору в сторону ворот. – Только вы в фургон вошли, а он из кустов выходит. Мотню свою застегивает… Ну, мне и пришлось его уложить. Пока он не успел вам помешать.

– А ты крут, – констатировал полковник.

Мальчишка смущенно улыбнулся и не удержался от похвальбы:

– Я кандидат в мастера по дзюдо.

– Модный вид спорта, – улыбнулся Ходасевич.

– Не столько модный, сколько полезный, – с легкой обидой тряхнул головой чистильщик и спросил: – Ну, и что там у них, в фургоне? Что вы выяснили?

– Я выяснил, – поморщился полковник, – ровно столько, сколько обычно выясняют при спонтанной, неподготовленной операции.

– А именно? – с интересом переспросил лейтенант.

– Ничего.

В роскошном кабинете сидели двое: пожилой и молодой. Они устроились за столиком в углу и прихлебывали свежевыжатый сок: тот, что постарше, – апельсиновый, а его юный собеседник – грейпфрутовый. Телевизор в углу молчал, зияя серым экраном.

– Мне кажется, отец, – осторожно произнес младшенький, – мы их недооценили.

– С чего ты взял? – довольно грубо буркнул пожилой.

– Толстяк расшифровал нас.

– Что-о?!

– Они демонтировали камеру в больнице. И напали на наших операторов в фургоне.

– Вот как! Что они теперь знают?

– О нас – ничего. Пока ничего. Я перестраховался. Операторам ничего не известно обо мне. Потому и не смогли ничего рассказать.

Старший задумался, побарабанил пальцами по столу. Наконец спросил:

– Что ты предлагаешь?

Ходасевич сидел на кровати в отдельной Татьяниной палате. Таня в спортивном костюме расположилась рядом. Она держала на коленях раскрытый ноутбук. Но рассказывал при этом отчим, а она внимательно слушала:

– …Уйдя из органов в девяносто первом году, Николай Птушко-старший занялся бизнесом. Ему помогли друзья в новом российском правительстве. (Я думаю, это были его бывшие агенты, которые боялись, что иначе Колька расшифрует их связь с Комитетом, – в те годы сие выглядело как преступление.) Птушко сразу же получил квоты на вывоз за рубеж нефти и леса. Он сумел ими грамотно воспользоваться. Чтобы эффективнее уводить деньги из страны, наоткрывал себе офшорные счета, создал карманный банк «Гренада». И уже к концу девяносто третьего года его личное состояние оценивалось в несколько десятков миллионов долларов.

– Ох, Валера… – вздохнула Таня.

– Что, Танюшка? – участливо обратился к ней Валерий Петрович. Статус больной позволял ей все капризы.

– Я вот думаю, – она мечтательно потянулась, – ты ведь умнее этого Птушко?

Полковник промолчал.

– Умнее и хитрее, – настойчиво переспросила Татьяна, – раз ты его тогда переиграл, с этой девушкой из ЦРУ? – Она попыталась заглянуть отчиму в глаза.

– Надеюсь, что умнее, – осторожно, с грустной усмешкой промолвил Ходасевич.

– Тогда скажи: почему мы с тобой такие бедные? – напрямик спросила Татьяна.

Полковник понял: девочка еще пощадила его, смягчила формулировку: осторожно сказала «мы с тобой» , а не прямо: «Почему ты такой бедный?»

– Я не бедный, я просто небогатый, – ни секунды не раздумывая, ответил отчим.

– Это софистика. Ты мне скажи: почему?

– Я думаю, потому, что деньги не являются для меня первостепенно значимой вещью.

– А что тогда является? – тут же спросила Таня.

– Семья, – мгновенно парировал Валерий Петрович. – Ты. И, как ни странно, твоя мама, Юлия Николаевна.

– Семья, и все? – прищурилась Татьяна. – И больше тебе ничего в этой жизни не надо?

Их разговор стал напоминать пинг-понг: вопрос-ответ, вопрос-ответ. При этом Таня, похоже, долго вынашивала формулировки и теперь ими, готовыми, словно выстреливала. Отчим отвечал экспромтом – но тоже с ходу, практически не задумываясь. Создавалось впечатление, что он много размышлял над теми вопросами, которыми задавалась Татьяна, и теперь излагал свои взгляды точно и ясно.

«Интересно только, – подумала она, – насколько отчим искренен в своих ответах? Что за ними кроется: твердая жизненная позиция? Или они – просто оправдание самого себя? Отмазка для неудачника?»