Джон Макдональд - В плену подозрений

Посвящается светлой памяти Джозефа Томпсона Шоу

Я проснулся с ощущением полной дезориентации в пространстве, невольно возникающим, когда спишь не в своей постели, в незнакомой комнате, к тому же слишком маленькой и непривычно тихой. Мне потребовалось несколько томительных секунд, чтобы вспомнить: это же «Светлая заря», яхта Джорджа Тарлесона, которую я позаимствовал у него вчера, в субботу днем, якобы для того, чтобы порыбачить. На самом деле мною владело почти непреодолимое желание оказаться как можно дальше от неимоверно шумной, «балдежной», как любил говорить Тарлесон, вечеринки, которую он собирался устроить вечером.

Мой собственный, относительно небольшой коттедж на побережье Индиан-Рокс стоял всего в нескольких десятках метров от его огромного дома. Когда четыре года назад я его покупал, то думал в основном о веселой, беззаботной жизни... и получил ее сполна! В течение первого года мне все это представлялось просто замечательным: участники менялись, но сам праздник продолжался, казалось, вечно. В последующие два года вечеринки стали заметно короче, хотя оставались такими же бурными и шумными, но мне они особенно не досаждали. А вот на четвертый год терпеть их стало, откровенно говоря, почти невыносимо, теперь я старался под любым предлогом оказаться от них как можно дальше.

Поэтому вчера попросил Джорджа позволить мне воспользоваться его крытой яхтой и тут же отчалил — как раз вовремя, чтобы избежать встречи с загорелой девицей в крошечном бикини, которая почему-то решила, что мне очень хочется взять ее с собой в море. Увы, ей пришлось в гордом одиночестве стоять на мокром пирсе, с тоской наблюдая, как предмет ее вожделений медленно, но неотвратимо исчезает из виду.

Тихо радуясь своему добровольному одиночеству, я на всех парах направился на север и уже ближе к закату оказался в уединенном заливе совсем рядом с Дунединскими островами, надо заметить весьма элегантно обрамленными мангровыми деревьями, где встал на якорь — впрочем, достаточно далеко от берега, чтобы случайно не оказаться по соседству со всякого рода кровососущими насекомыми... Итак, настало прекрасное апрельское воскресенье. Я проснулся после долгого и глубокого сна, встал, натянул любимые плавки и поднялся на палубу. День выдался на редкость тихий и какой-то — как бы это пообразнее сказать? — вот: серо-серебряный! Из чистой, глубокой воды то и дело весело выпрыгивала кефаль, оставляя после себя расходящиеся круги. Я подержался за поручень на корме яхты, чтобы установить равновесие, а затем решительно нырнул. Прохладная вода сразу же смыла с меня последние остатки сна. Я на полной скорости поплыл по направлению к берегу, а когда наконец выдохся, остановился и перевернулся на спину. Отсюда «Светлая заря» казалась бело-голубой игрушкой, неподвижно застывшей на зеркальной поверхности залива. В этом году, как, впрочем, и раньше, я загорел почти до цвета вощеного красного дерева, а брови и волосы стали совсем белыми. Но если раньше это было всего лишь видимостью здоровья, скрывающей либо истинное и довольно постоянное состояние тяжелого похмелья, либо невольно царапающее душу недовольство самим собой, то теперь я снова вернул свою былую форму, что приносило мне определенное внутреннее удовлетворение, особенно на фоне совсем не желанных, но тем не менее почему-то все чаще и чаще возникающих угрызений совести.

Ведь основным нашим занятием были те самые вечеринки, на которых гости Мидж и Джорджа Тарлесон от безделья придумывали и с жаром обсуждали различные, по их искреннему убеждению, серьезные, деловые проекты, такие, как, например, строительство новой веранды, или поездка в Нассау, или даже устройство выставки «беспредметных произведений искусства». Впрочем, я тоже, особенно когда считал себя значительно выше всех остальных или испытывал к ним непонятное чувство презрения, придумывал себе какое-нибудь «стоящее занятие» — такое, как, скажем, отделка фасадных окон моего коттеджа или замена колышков невысокой ограды. Кроме игр и развлечений, других дел у нас просто не было. Я получил совсем неплохое наследство — ни много ни мало, а целых восемь тысяч акций нашей семейной компании «Дин продактс», на которые годовые дивиденды, как правило, составляли минимум восемь долларов за акцию!

В свое время я поведал Мидж о моих душевных переживаниях более чем достаточно, чтобы она страстно захотела как можно быстрее меня чем-нибудь излечить, и одним из таких лекарств, по ее твердому убеждению, могла стать женитьба. Однако, к ее глубочайшему разочарованию, моими подружками, как правило, становились загорелые, спортивного вида пляжные девушки, которые отдавали явное предпочтение неформальным и, значит, достаточно необременительным отношениям. Что меня тоже вполне устраивало.

Что ж, моя великая американская мечта стала реальностью — деньги и безделье! Но вместе с этим пришло непонятное и, увы, неистребимое чувство собственной вины. Ощущение нередко было такое, будто меня молча обвиняют в совершении какого-то необъяснимого преступления. Наверное, мои приятели, особенно когда оставались одни, испытывали такие же чувства. Отсюда и все наши непрерывные бурные вечеринки. Отсюда и смутный душок гниения... Мир необратимо катился в какую-то неизвестную пропасть, а мы сидели на песочке у прекрасного лазурного моря, безмятежно играя в милые сердцу дворцы и куличики. На фоне этого гнетущего чувства внутренней тревоги одиночество, которое я сам себе устраивал со все учащающейся регулярностью, безусловно, имело свои положительные стороны — один во всем мире, и только стремительно мечущиеся в небе чайки пронзительно кричат что-то свое да серые скаты внезапно выпрыгивают из водной глади и с шумом плюхаются обратно в море.

Уже подплывая назад к «Светлой заре», я вдруг услышал едва различимый гул мотора и бросил внимательный взгляд в сторону канала. Оттуда в моем направлении на всей скорости неслась моторная лодка. Я поднялся на корму яхты и, слегка прищурившись, разглядел пятиметровый, сделанный из красного дерева корпус стосильной лодки Джиггера Келси. За штурвалом стоял сам Джиггер, а рядом сидели две женщины. Одна из них приветственно помахала мне рукой — это была Мидж.

На какое-то мгновение у меня в душе шевельнулось чувство непонятной тревоги, почти суеверное ощущение того, что случилось нечто ужасное, но оно исчезло так же быстро, как и появилось. Я не пришел на вечеринку, поэтому Мидж, очевидно, решила хоть как-то скрасить мое одиночество. Меня практически наверняка ждали захваченный ими с собой ром, вкусные бутерброды с ветчиной и тунцом и максимально полный отчет о веселье, которым мне так и не удалось насладиться.