Марина Болдова - Третий круг рая

– Где?

– В архиве Комитета госбезопасности. Думаете, папку в дом принесла она?

– Вряд ли… Это же служебное преступление. Ваша мать жива?

– И здравствует. С новым мужем в Германии. Уже десять лет. С отцом они разошлись, когда моему брату исполнился год. Отец перебрался на жительство сюда, мы остались в городской квартире. Что с ним стало, вы в курсе.

– То есть в момент смерти бывшего мужа ее в стране не было?

– Мы даже сообщили ей об этом постфактум.

– Мы?

– Я и мамина подруга Татьяна Новицкая, самый близкий нашей семье человек, – зачем-то уточнила я и на миг замерла, вспоминая, какое сегодня число. Двадцать первое! Тату выписывают из клиники послезавтра, а у меня этот факт просто вылетел из головы. Хороша…

– Итак, Шандор Бадони продолжал после развода сторожить дачи, я правильно понял? Но необходимости жить тут круглый год не было?

– Ничего он уже тогда не сторожил! Так, делал обход по привычке. Поселок отключили от электроснабжения где-то в конце девяностых. После этого число желающих провести здесь отпуск резко уменьшилось, порой дома стояли закрытыми все лето. Я думаю, официально отца уволили тогда же. Но нас никто из домов не гнал, каждое лето мы и еще несколько любителей дикого отдыха заново прогревали каминами холодные стены. Мама первая заговорила о том, чтобы прекратить это ежегодное глобальное переселение, а наезжать только по выходным. Тем более ее начальник посещал дачу крайне редко. А соответственно, и Громов, который, будучи водителем служебной «Волги», возил его и маму каждый день в город на службу, теперь пять дней в неделю оставался в городской квартире.

– А сейчас, как я понял, верной дикому, как вы выразились, отдыху остались только вы?

– Можно сказать и так. Вы же видите, что сейчас здесь никто не живет. Изредка наезжает Павел Андреевич. Но в этом году я с ним еще не сталкивалась, хотя дом он, как я вижу, расконсервировал после зимы – мы окна и двери на зиму заколачиваем досками. А отец… После развода и до самой смерти он здесь просто жил.

– Потому что городская квартира принадлежала родителям бывшей жены… Ляна Шандоровна, а со своими соплеменниками он поддерживал отношения, вы не в курсе?

– Думаю, нет. О жизни в таборе, точнее в какой-то деревне, где цыгане жили оседло, отец вспоминать не любил. Да я особенно и не расспрашивала. Мне известно только то, что его родители умерли, когда он был еще младенцем, воспитывался он в семье дальних родственников. Отец покинул табор в шестнадцать лет, сам поступил в машиностроительный техникум, отслужил в армии, оставался даже на сверхсрочную. А к чему эти вопросы, Михаил Юрьевич?

– Восемь лет назад, накануне гибели Шандора Бадони, в селе Жуковка, что за Агатовым озером, произошло массовое столкновение местных русских и цыган, живших кучно на краю села. Знали об этом?

– Впервые слышу, – ответила я и закрыла глаза…

Я «увидела» пожар. Всполохи пламени были такими близкими, что я невольно вскрикнула и отшатнулась от подскочившего ко мне Сотника. Картина пожара как бы отодвинулась, передо мной мелькнуло лицо молодого мужчины. В следующем «кадре» показалась рука, в которой был зажат горящий факел.

– Ляна Шандоровна, вам плохо?

– Все нормально, – еле выговорила я, резко стряхивая с плеч его руки.

– Ну, знаете… нормально! Видочек у вас – краше в гроб кладут, уж простите за сравнение. Привиделось что?

– Что произошло в деревне? – уточнила я.

– По версии следствия драку начал цыганский парень во время разборок причины пожара – сгорел дом их главного, баро. Сам он и его сестра не пострадали, но имущества лишились. За считаные минуты в противостоянии собралось около сотни человек с обеих сторон. Но перевес был на стороне русского населения. Дрались насмерть. Кто-то все же вызвал полицию. Но пока ждали наряд, цыгане, побросав имущество, разъехались кто куда. Сейчас, конечно, многие вернулись, но тогда опустели почти все дома на окраине Жуковки.

– И к чему вы мне это рассказали? – насторожилась я.

– А к тому, что имя баро – Тамаш Бадони. Это он воспитывал вашего отца после смерти его родителей.

Я ошеломленно молчала. Отец ни разу даже намеком не дал понять, что вырос в Жуковке, до которой из дачного поселка можно было добраться меньше чем за полчаса. Их разделяли озеро и лесная чаща. Но дорога была одна – по трассе, лесом проехать было невозможно. Частенько, возвращаясь в город, я делала небольшой крюк, заезжая в деревенский магазин за свежим хлебом. И знать не знала, что на другом конце Жуковки живут цыгане.

– О цыганских дедушке и бабушке вам тоже ничего не известно? Кстати, как они погибли, отец не рассказал? – отвлек меня от моих мыслей Сотник.

– Нет. Мне кажется, он и сам не знал.

– Ну, это вряд ли… Вот вы на меня обижены, что признал смерть вашего отца некриминальной, а я отработал все его окружение. Вы хотя бы в курсе, как он жил после развода с вашей матерью?

– Как жил… как все алкаши – от бутылки до бутылки. Я поначалу его регулярно навещала, но после того как… Впрочем, не важно…

– Нет уж, начали, так продолжайте!

– Однажды, застав его с женщиной, я решила, что теперь он в моих частых визитах не нуждается, – выпалила я на одном дыхании, не собираясь вдаваться в подробности.

…Сцена той встречи с отцом со стороны наверняка выглядела безобразно. Только зрителей не было. Или все же были? Когда я вошла в дом, первым делом невольно бросила взгляд на потолок: в мансарде кто-то сдвинул стул с места. Я прекрасно помнила этот звук: на одной из ножек тяжелого стула не было войлочной наклейки. Решив, что отец там, я оставила пакеты с продуктами на кухонном столе и направилась к лестнице на второй этаж. Остановил меня незнакомый визгливый голос, доносившийся из бывшей родительской спальни. Я резко открыла дверь… Они сидели на краю кровати и были пьяны в стельку оба – отец и какая-то голая огромная бабища, обнимавшая его за плечи. К горлу подступила тошнота, я дурным голосом заорала: «Вон отсюда!» – подскочила к ним и дернула бабу за руку, пытаясь оттащить от отца… Она даже не пошевелилась. Ее смех еще долго звучал в моих ушах, но еще дольше вспоминалась жалкая просительная гримаса на отцовском лице.

Уже спустившись с крыльца, я бросила взгляд на окно кухни – приподнятая чьей-то рукой полупрозрачная занавеска тут же вновь закрыла стекло, но я успела заметить, что рука была мужской. И принадлежала она не родителю – на указательном пальце блеснул золотом массивный перстень…

– Вот вы опять где-то не здесь, Ляна Шандоровна. Возвращайтесь! Давайте-ка проясним один вопрос. Получается, что вы не были на даче после того дня, как застали у отца женщину.