Елена Сазанович - Смертоносная чаша [Все дурное ночи]

– К врачу, которому можно без утайки открыть свою душу и который потом поможет отправиться прямиком на тот свет! – Мое лицо исказила злоба. Я ненавидел Оксану. И уже плевал на дуло пистолета, нацеленного на меня.

– Да! – торжественно произнесла она. – Так все и было! Она, эта маленькая дурочка, целиком доверилась мне. И это я невзначай оставила в своем кабинете яд, зная, что рано или поздно он свою роль еще сыграет! Я предполагала, что этим ядом она в отчаянии может отравить Стаса и отравиться сама. Я немало приложила к этому усилий!

И тогда бы драгоценная вещь была в моих руках! Для Стаса и этой девчонки я к тому времени стала самым дорогим человеком! И самое ценное в жизни они могли даровать мне в знак бесконечной благодарности! Но все вышло иначе. Эта гадкая девчонка не стала травиться, к тому же оказалась слишком слаба, чтобы поднять на своего любовника руку. Тогда не без моей помощи она оказалась в «КОСА». И это было важно! Со знакомыми, близкими людьми, которые мне безгранично доверяли, работалось гораздо легче! В общем, девчонка попала на место. Оставалось заполучить Стаса. И для того чтобы привести его к отчаянию, мне нужно было немного – просто бросить его. И я его бросила. Я сказала, что выхожу замуж. Впрочем, я не лгала. Я решила выйти за тебя замуж, откровенно ненавидя тебя и презирая. Но у меня не было выбора. Изумрудная чаша, унизанная бриллиантовыми звездами, не давала мне покоя, не давала мне спать по ночам, не давала нормально жить.

И заполучить ее я могла лишь одним способом – стать твоей женой, а потом тебя уничтожив. Но это было нелегко. Дядя твой уперся, как полный кретин, и не хотел менять своего решения, несмотря на то, что я смогла абсолютно завоевать его доверие. Как ты говорил? Зов крови? Ха-ха-ха! Пусть будет так. И мне ничего не оставалось, как выйти за тебя замуж. К тому же, не сблизившись с тобой окончательно, мне трудно было тебя привести в «КОСА». Ты тогда был еще благополучным артистом. Возможно, тебе не хватало любви, и ты уже начинал запивать свои любовные неудачи. А я дала тебе любовь! Я дала тебе такую любовь, которая загнала тебя на край пропасти. Жаль, что ты сумел удержаться…

Я сделала все, чтобы ты явился в самый день похорон. А потом я сделала все, чтобы этот Глебов, приятель дяди, не отдал тебе сразу эту чашу. Я увезла тебя, предварительно поговорив с этим человеком и убедив его, что сейчас ты пребываешь в глубокой депрессии и к разговору о завещании еще не готов. Для тебя это просто кощунство – в день похорон делить нажитое покойником добро.

– А потом Лядов «случайно» встретил меня. И «случайно» подсунул адресок, который ведет прямиком на тот свет.

– Лядов… – протянула Оксана. И в ее глазах опять появились слезы. Несмотря ни на что – она любила Лядова. Или же была благодарна ему за преданность. – Лядов… Он все для меня сделал. Это был единственный человек, которому я безгранично доверяла. И, может быть, даже почти любила. Мне кажется, мы с ним были очень похожи…

– Не сомневаюсь. Лядова тоже преследовала мания величия.

– Не смей так говорить! Какое мерзкое сочетание-мания величия! Это придумали литераторы и психиатры для оправдания по-настоящему великих поступков! Нет, мании величия не существует. Есть просто естественное желание не слиться с толпой, не раствориться в ней целиком! Толпа, Ник, – самая страшная вещь! Это ты не обращал на эти вещи внимания, ты жил просто так: как жилось, так и жил. Это позволительно только детям! И ты никогда не понимал, что человек должен быть уникален, а толпа убивает все уникальное в человеке. Я ненавижу толпу! И так же ненавидел ее Вова Лядов. И мы понимали друг друга. Всегда… Стас тоже не любил толпу. Но он был все таки другим…

– Порядочным! – с вызовом заключил я. Но Оксана не среагировала на мой вызывающий тон.

Ответ ее был неожиданно прост, и мне на мгновение показалось, что она вновь стала нормальной.

– Смотря что понимать под порядочностью, Ник. Самые великие дела вершились самым подлым образом и нечистыми руками. С чистыми руками можно только сидеть дома, взаперти, чтобы не испачкаться, а для великих свершений нужно перемесить много грязи, Ник. И не мне тебе это объяснять.

– Но это великие свершения ради общества, ради человечества, – возразил я ей. – А ради чего ты совершала эти бессмысленные убийства? Ради себя…

– А мне плевать на общество! Я сама – общество, и сама его королева, и сама – его слуга, и сама – палач, и сама – благодетель! И моя идея – это идея только моего общества.

– А Стасу хотелось жить, Оксана.

– Люди, которые хотят жить, всегда выживают. Ты это запомни, Ник. Вот ты, например. Твои игры в самоубийство – это чистейший блеф! Игра неудавшегося актера! Ты всегда хотел жить. И я это видела! Поэтому мне трудно было бороться с тобой: ты слишком иронично ко всему относился, в том числе и к самой жизни. А ирония, здоровый цинизм – один из самых сильных двигателей жизни. Недаром ты сразу учуял фальшь в оформлении «КОСА» и ее спектаклях. Тебе это было почти смешно, хотя пришел ты в клуб искренне, по собственному желанию. Стас был совсем другим. Он был слишком слаб для жизни и поэтому умер. Если бы его не отравила я, он все равно рано или поздно наложил бы на себя руки, как и его мать. Но этот мальчишка, этот депрессирующий Байрон все-таки сумел перечеркнуть мой план, переиграл мой спектакль, изменил финал моего сценария. Он сунул нос не в свое дело! Я бросила его, а он не хотел сдаваться. Он все время следил за мной.

Однажды заявился ко мне на работу, где и увидел нашу свадебную фотографию, на которой была изображена счастливая влюбленная парочка: улыбающийся Ник и его прелестная скромница жена Оксана. Потрясенный, он на время затаился, пока однажды ему не удалось меня вычислить. Это случилось незадолго до самоубийства Матвея Староверова. Я, видимо, неосторожно себя повела, и он заметил, как я проникла в «КОСА». И после этого он постоянно пытался найти меня в клубе. Он выспрашивал обо мне у Толмачевского, но тот отвечал одно и то же мол, это была Анна. Стас не сдавался, и шпионство привело его в кабинет Толмачевского, когда я беседовала со Староверовым. Конечно, он тогда не мог знать, зачем я там со Староверовым. И еще сомневался, кто это на самом деле я или Анна. Но ответы Толмачевского уже не удовлетворяли его, и он решил самостоятельно провести расследование. Он проник в мой кабинет, пересмотрел карточки, заведенные на больных. И сравнил список моих пациентов со списком членов «КОСА». Толком он все равно еще ничего не мог разобрать, и, не сомневаюсь, я бы легко выпуталась из этого щекотливого положения: Стас был слишком доверчив… Куда большей неудачей было то, что однажды он застал меня с Лядовым. И когда накануне спектакля он прибежал ко мне, взъерошенный, промокший до нитки, так непохожий на чистюлю Стаса, я по-настоящему испугалась. Он кричал, что умер Староверов и не исключено, что это я приложила к этому руку. Но самое страшное, что он узнал тебя, Ник! Он вспомнил свадебную фотографию. Вспомнил, что я целовалась с Лядовым. Он понял, что я готовлю что-то против своего мужа, то есть против тебя, Ник. Ты ему был очень симпатичен. И еще он кричал, что обязательно все расскажет тебе. Это становилось крайне опасным. Даже если бы Стас ничего толком не мог доказать, в любом случае это могло привести к разрыву с тобой. Ты бы никогда не простил, что я спуталась с Лядовым, которого ты почему-то считал дешевкой. А тогда мне уже не получить изумрудную чашу. Этого я никак не могла допустить!