Анатолий Семенов - Преступление не будет раскрыто

— Кто эта женщина? — спросил молодой кочегар, которому дюже понравилась Антонина Леонтьевна.

— Знакомая, — ответил Олег. — Из деревни.

— Чего приехала?

— Ездила на свидание с мужем. Сидит где-то здесь под Иркутском.

— Сколько дали?

— Десять лет с конфискацией.

— Торгаш?

— Председателем сельпо был.

— Да. Крепко тряхонули нашу торговлю. Всю сверху донизу. Вот бы подсыпаться-то, пока муж сидит!

— Ладно тебе болтать-то.

После встречи и беседы с соседкой Олег загрустил, затосковал по дому.

Пока Олег загорал на Черноморских пляжах, пока бродил по петербургским музеям и охотился за Мариной, в полку, где он служил, и в высоких иркутских инстанциях произошли важные события, касающиеся его лично.

Полк попал в число первых шести полков, которые были выведены из Афганистана по решению Советского правительства. Солдаты вернулись в казармы, офицеры — к семьям и обычной работе.

Полковник Горбатовский поздно вечером, после занятий, зашёл в штаб. Он включил свет в своём кабинете, сел за стол, надел очки и стал просматривать свежую почту, которую из-за занятости не успел просмотреть утром. Между газет и пакетов он нашёл письмо. Оно было на его имя. Полковник повертел его в руках, недоумевая, откуда оно, разорвал конверт и прочёл.

По мере того, как он читал это письмо, очки его отпотевали, а желтовато-бледная, вся в складках, кожа на лице становилась розовой.

Полковник отложил письмо и посидел минуту в раздумье. Он нажал кнопку. Явился часовой.

— Дежурного по штабу ко мне, — сказал Горбатовский.

— Слушаюсь, товарищ полковник! — отчеканил часовой и, лихо повернувшись, вышел.

Вскоре пришёл молодой лейтенант.

— Явился по вашему приказанию, товарищ полковник.

— Вот что, дорогой, — обратился к нему Горбатовский, — не в службу, а в дружбу. Возьми ключи от моего шкафа, там есть прошлогодняя подшивка «Красной Звезды». Поройся-ка в ней, не найдёшь ли известие о кончине генерала Ржевского. Это было не то весной, не то летом. Смотри на последней странице.

— Понимаю, — ответил лейтенант.

— Если найдёшь газету, положи её мне на стол.

— Слушаюсь, товарищ полковник.

Горбатовский поднялся со стула, снял очки, положил их в кожаный футляр и сунул в карман. Подумав немного, он взял письмо со стола и сунул его в другой карман.

Он вышел усталой походкой.

Придя домой, хмурился и задумчивый ходил по комнате и бормотал вслух про себя: «Как же так могло случиться? Неужели он ничего не знает? Мотался по белу свету, сукин сын, а домой не заехал даже. Ах, сукин сын, сукин сын!» Полковник снял китель и в ожидании, пока жена приготовит ужин, сел на диван и не взял, как прежде, книгу военных мемуаров, а устало раскинул длинные худые руки по сторонам и сказал сам себе вслух:

— Вот и угождай людям после этого.

Жена, плотная, высокая брюнетка, вышла из кухни.

— Ты что, Пётр Савельич?

— Ничего. Я так, про себя. Думаю вот. Возьми-ка, Лизавета, в кителе письмо, да почитай-ка.

— Батюшки! От кого? От Ирочки?

— Да нет, не от Ирочки. От моего сержанта, который демобилизовался. Помнишь я рассказывал, один парламентёр разоружил всю банду. Вот от него.

— Погоди, сейчас.

Жена вернулась на кухню, закончила приготовления стола и через минуту вышла.

— Иди ужинать. Где, говоришь, письмо-то?

— В правом кармане.

Пётр Савельич пошёл в кухню, сел за стол, но не ужинал, а молча и задумчиво сидел, сгорбившись. Жена пришла с конвертом в руках, села рядом с ним, вынула письмо и принялась читать.

Елизавета Ниловна, — так звали жену полковника, — подняла глаза на мужа и прижала письмо к груди.

— Да неужели… Боже мой! Неужели это Андрея Гавриловича Ржевского? — проговорила она с ужасом и растерянностью в голосе. — Как же это? Надежда Александровна… Жена Андрея Гавриловича, его (она отняла от груди письмо)… его мать! Боже, боже мой! Что творится на свете.

Елизавета Ниловна, держа в одной руке письмо, дрожащею другою стала доставать платочек из кармана халата. Пётр Савельевич крякнул смущённо и, отложив вилку в сторону и вытерев губы салфеткой, ещё более сгорбился. Жена прижала платочек к глазам и закачала головой.

— Надежда Александровна! Неужели она! — сказала Елизавета Ниловна и, освободив лицо от платочка, обратилась к мужу: — Помнишь её, Петя?

— Помню, мать, помню. Она самая, — сказал Пётр Савельевич и начал орать: — Ничего не понимаю! Неужели этот стервец не был ни дома, ни в военкомате? Бедного родственника из себя строит.

— Придумай отец что-нибудь, надо ему помочь поступить в этом году, чтобы год-то не пропадал зря.

— Ладно, пошли отдыхать. Утро вечера мудрёнее. Елизавета Ниловна вспомнила, какой хороший был Андрей Гаврилович Ржевский, и какая была обаятельная Надежда Александровна. Вспомнила их детей, которых знала по именам и снова принялась вздыхать и охать.

Рано утром Пётр Савельевич поднялся с постели. Он надел бриджи и тапочки и включил в соседней комнате свет. Он долго искал что-то по книжным шкафам и в письменном столе.

— Мать, а мать! Лизавета! — позвал он.

— Чего? — спросонья отозвалась жена.

— Не могу найти чернила для авторучки.

— Погляди на окне за шторами. — Там, однако.

— Вот те на!

— Погоди хоть до утра.

— Уже утро. Ты спи. Я сейчас.

Пётр Савельевич набрал в авторучку чернил, взял чистый лист бумаги и стал писать. Написав, он облегчённо вздохнул, свернул исписанный лист вчетверо и положил его в карман кителя.

Утром, сидя в своём кабинете за рабочим столом, Горбатовский вынул из кармана письмо, внёс в него кое-какие коррективы, отдал отпечатать на машинку, готовый текст подписал, вложил в конверт и написал на конверте: г. Иркутск, первому секретарю обкома партии. Он взял другой чистый лист бумаги, быстро начёркал на нём коротенькое письмо, заглядывая при этом в траурное обрамление в газете, в котором значился вместе с объявлением о панихиде адрес покойного генерала Ржевского. Он вложил письмо в другой конверт, написал на нём домашний адрес Осинцева в Иркутской области и попросил дежурного офицера отправить оба письма поскорее.

XVII

Заведующий сектором обкома партии Алексей Васильевич Тальянов, придя на работу, повёл себя, как показалось секретарше Диночке, странно. В положенный час, прежде чем идти с докладом к первому секретарю, он подошёл пружинистой быстрой походкой, наклонив вперёд худое туловище и седую голову, к Диночке и спросил:

— Ну, как сегодня он?

Диночка, еле сдерживая смех, ответила:

— Не в духе.

Она показала пальцем за окно, давая этим понять, что по погоде должно быть ясно, какое сегодня у Сергея Николаевича настроение.

Последнее время Сергей Николаевич действительно был не в духе. Проливной дождь в разгар хлебозаготовок — само собой приятного мало. Но сейчас не это волновало первого секретаря. Для беспокойства и плохого настроения была причина много серьёзней.