Татьяна Бочарова - Соло для влюбленных

Глеб во сне заворочался, открыл глаза, сонно взглянул на Ларису.

– Уже утро?

– Нет, еще только вечер. Ты просто уснул посреди бела дня.

– А что так гудит?

– Это дождь. Гроза. Спи. – Лариса обняла его, словно пытаясь закрыть, заслонить от всего мира, от его собственного страшного проступка, от реальности, которой отныне она объявила войну.

Одна за другой пролетели незаметно две недели. Репетиции набрали обороты, и спектакль зрел в рекордные сроки, обещая быть готовым к началу сентября. Лепеховское рвение невольно увлекло всех. Работали, не считаясь с усталостью, практически без выходных, отпевая в день по четыре-пять часов вместо положенных трех.

Артем все больше проникался образом, который создал ему Лепехов. Первоначальное раздражение на главрежа прошло, роль стала понятной и удобной, как много раз ношенная одежда. В таких случаях вокалисты говорят про партию, что она впета.

Но сейчас Артем осознавал, что партия не просто хорошо, крепко выучена. Она была прожита, прочувствована до самой мельчайшей подробности, до деталей.

Артему нравилось, что Лепехов отошел от традиционной трактовки Риголетто как уродливого, мерзкого, старого шута, отвратительного в своей злобе на весь мир и проявляющего человеческие стороны натуры только по отношению к собственной дочери, Джильде. В постановке «Оперы-Модерн» главреж приблизил Риголетто к другому персонажу того же Гюго, по драме которого Верди написал свою знаменитую оперу, Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери». Именно его свойствами, в том числе и внешними, наделил Лепехов Риголетто в исполнении Королькова. Не хилый злобный старец, а мрачный, угрюмый великан, отгороженный от людей стеной непонимания, собственным уродством, таинственный, пугающий своей фантастической силой и в то же время скрывающий в глубине души преданность и нежность. Именно таким виделся Лепехову главный герой Верди, и таким он больше всего подходил самому Артему, с его почти двухметровым ростом, развитой мускулатурой и немногословностью, которую правильнее было бы назвать молчаливостью.

Словом, Артем увлекся и с головой ушел в работу. Тот сон больше не повторялся, и он почти совсем успокоился. Утром и днем пропадал в театре, по вечерам долго гулял со Стешей, беседуя с ней о том о сем и, в частности, о своей роли. Ротвейлерша внимательно слушала, помахивая сохраненным хвостом и время от времени отвечая хозяину негромким гавканьем. Такой диалог вполне устраивал обоих.

Единственным, что вызывало у Артема негативные эмоции, было присутствие на репетициях Ситникова. Он и сам не мог объяснить себе, почему его так раздражает этот «плейбой», как с первого дня знакомства Артем окрестил Глеба. Не признать, что поет новый тенор великолепно, Корольков не мог, – не глухой же он, в самом деле, слышит, какой у парня голос. Дай боже каждому, явный талант, спору нет. Да и характер Ситников имел уживчивый, не выпендривался перед остальными солистами труппы. Он был достаточно уважителен к театральным «старичкам» – так в молодежной «Опере-Модерн» называли тех, кому за сорок: Саприненко, Славу Медведева, второго баритона, меццо-сопрано Ольгу Ковалеву и еще пару человек. Чрезмерным зазнайством Глеб тоже не страдал, и поэтому причин для плохого к нему отношения у Артема вроде бы не имелось. И тем не менее, только Ситников появлялся в репетиционном зале, Артем испытывал тягостное чувство, вызывавшее в нем стыд и отвращение к себе. В глубине души он прекрасно знал, в чем истоки его неприязни к партнеру.

Отношения Глеба с Ларисой давно перестали быть тайной. Они приезжали в театр вместе, так же уходили домой, в перерыве часто стояли в коридоре, обнявшись или просто сидели рядом, тихонько беседуя о чем-то своем. Ни удивления, ни осуждения это ни у кого не вызывало: роман между певцами, исполняющими главные лирические роли, – вещь естественная и закономерная.

И однако именно из-за нее, Ларисы, Артем терпеть не мог Ситникова. Он упорно не желал себе в этом признаться. Ревность? Ерунда, какая у него может быть к ней ревность, если нет ничего? Никаких отношений, ни полслова намеков, ничего. Просто дружба, хорошая, крепкая, какая иногда возникает между коллегами.

Да и вообще, о чем говорить! Ревность – это чувство, страсть. Совсем не по его адресу. У него, Артема, никаких чувств нет и быть не может. Все осталось там, в далеком прошлом, в котором не было августовского сна, одиночества, разговоров со Стешей. И нечего сопли распускать, все равно не поможет.

Так Артем убеждал себя, и ему это почти удавалось. Почти – потому что какая-то часть его рассудка все-таки противилась этим уговорам.

Так или иначе, Артем старался избегать Ситникова, разговоров с ним и даже к Ларисе подходил, только когда Глеба рядом с ней не было. Сам же Глеб, наоборот, стремился сойтись с Артемом поближе, и это раздражало Королькова еще больше.

На одной из репетиций Глеб проявил особую настойчивость в стремлении завязать с Артемом беседу. Во время перерыва Артем и еще несколько певцов сидели за столиком в буфете и не спеша пили кофе. Глеба среди них не было. Он вошел десятью минутами позже, один, без Ларисы. Очевидно, та осталась в гримерке приводить себя в порядок перед новым выходом на сцену: репетиции теперь шли в костюмах и почти полном гриме.

Глеб взял себе чашку кофе и направился прямиком к компании. Тон за столом задавал Саприненко, известный любитель анекдотов, смешных пикантных историй и вообще наиболее разговорчивый из всех собравшихся. Костя пересказывал очередной курьез из своей богатой любовными приключениями личной жизни. Остальные вяло и молча внимали ему, поглядывая каждый в свою чашку. Байки Саприненко многие слышали уже не один раз. Кроме того, все устали от многочасового пения в душных костюмах и жары, которая так и не проходила, а, казалось, становилась только сильней с каждым днем.

Глеб пододвинул к столику соседний стул, втиснулся между Артемом и Медведевым, поющим в опере графа Монтероне, проклятье которого оказалось пророческим для Риголетто. Саприненко, обрадовавшись новому слушателю, удвоил свои усилия, прибавляя к рассказу новые красочные подробности. Глеб, которому вокал давался поразительно легко за счет природного широкого дыхания, выглядел намного свежее других и стал с готовностью смеяться над Костиными прибаутками, периодически пытаясь втянуть в беседу сидящего слева от него Артема.

Тот на обращенные к нему реплики Ситникова отвечал односложно – «да» и «нет». Однако Глеб и Костя разошлись не на шутку, заразили своим весельем Медведева, и вскоре за столом раздавалось буйное ржание. Теперь все трое травили анекдоты, один другого похабней, сами же хохотали над ними и разрабатывали идею, не взять ли прямо сейчас по пятьдесят граммов по случаю жары и нечеловеческой усталости.