Гюннар Столесен - Навеки твой

– И вам долго удавалось держась это в тайне?

– Какое-то время, довольно долго. Впрочем, до сих пор это тайна, если, конечно (я не знаю, но вряд ли), Венке не рассказала что-нибудь Рейдару. Во всяком случае, он не подает виду, что догадывается. А для меня, для меня со временем такая жизнь стала просто невыносимой. Пока не появилась Сольвейг, я мог кое-как жить, притворяясь, но когда я ее встретил и у нас все пошло серьезно… Жить так стало невозможно. Дошло до того, что я чувствовал себя предателем и когда был с Венке, потому что тогда я изменял Сольвейг, ты понимаешь? Я уже не был ни мужем, ни отцом, и в конце концов я сдался. Я сказал Венке, что хочу отселиться, а она спросила, есть ли у меня кто-нибудь, и я ответил, что есть, и тогда она спросила, кто это, и я сказал. Вот так. Это, возможно, было глупо с моей стороны. Но я все-таки сказал. И переехал, провожаемый руганью, слезами и скрежетом зубовным – всем, чем положено в таких случаях. Великолепное ассорти. Весь дом, наверное, слышал. Венке, стоя на балконе, бросала мне вслед проклятья, пока я шел, брел к машине, садился за руль. Потом… Потом мы встретились только у адвоката для разных формальностей.

– А Роар?

– Роара я почти не видел. Мы еще ничего не решили насчет него. Я сам хотел оттянуть это, я боюсь, что уже не выдержу новых осложнений.

И он тоже, подумал я.

– Да, конечно, – произнес я. – Вот потому-то я и пришел, чтобы избавить тебя и Венке от дальнейших осложнений. Дело касается денег…

– Сольвейг… она не хочет, – продолжал Юнас, – мы встречаемся, но она не хочет сделать последний шаг – переехать. Ее можно понять: у нее двое детей, у меня только один. И хотя у нее с Гейдаром отношения не из лучших, им пока удается преодолевать будни без особых проблем. И потом, она обязана думать о детях. Еще неизвестно, так ли она любит меня, как я ее, хотя она пытается убедить меня в этом. Так что я дал ей время. Я могу подождать. Я ждал ее с детства, могу подождать еще несколько лет. У каждого есть «женщина его мечты», ведь правда? Когда же наконец ее встретишь, то почувствуешь, что у тебя впереди масса времени – вся жизнь и ты можешь подождать, только бы под конец она все-таки к тебе пришла.

– На самой дальней улице, в самом дальнем городе? Конечно, я понимаю, что ты…

Я ее видел.

– Вот тебе короткий рассказ о моей грязной неверности, Варьг. Двое, встретившиеся слишком поздно, так как успели обзавестись тремя детьми и двумя супругами. Двое счастливых вне намеченной программы, когда представление уже закончено. Окружающие видят только внешнюю сторону наших отношений. Они полагают, что это результат обыкновенной сексуальной распущенности, но это не так. Для меня это большая любовь, если такая вообще существует на свете, а не только в книгах для девочек школьного возраста. Тут и эротика, хотя она появилась уже потом, но никогда ни с одной женщиной мне не было так хорошо, как с ней. То, что мы делаем, мы не называем никак иначе, а только «любить».

Он посмотрел на меня, словно ожидая, что я буду возражать, но я и не собирался. Я видел ее, и она улыбнулась мне.

– Не понимаю, почему я сижу и рассказываю тебе все это? – Он укоризненно перевел взгляд со своей кружки на мою. – Я никогда раньше ни с кем об этом не говорил. Ни с кем, кроме Венке. Но тогда получилось, будто я бросил ей имя Сольвейг, чтобы она могла вцепиться в него прежде, чем выгонит меня вон.

Он грустно смотрел перед собой.

– Все эти месяцы меня мучил чисто практический вопрос. С одной стороны, надо выплачивать деньги своему сыну и Венке. С другой – начать все сначала. Как известно, неверные мужья не имеют права на получение пособий или каких-либо выплат. А ведь надо снимать квартиру – теперь это стоит недешево, – надо что-то в эту квартиру поставить, на чем-то спать, на чем-то есть, куда-то вешать одежду. Так что передай привет Венке и скажи, что я очень сожалею. Сожалею обо всем, что произошло с того самого момента, как я вошел в ее жизнь. Я сожалею, что ничего не сделал с этой страховкой, но я обязательно сделаю. Скажи ей… скажи ей, что завтра или послезавтра я приеду и собственноручно отдам ей деньги за долгую и верную службу в бригаде обманутых супругов и так далее и так далее. Передай ей привет Юнаса и скажи, что Юнас очень сожалеет, хорошо, Варьг?

Я устал, Я был уже изрядно пьян.

– Я передам, – сказал я. – Я ей скажу, что я пришел прямо из чрева кита и что Юнас сожалеет. Я расскажу, что… да…

Я был слишком пьян и измотан, чтобы закончить фразу.

Мы расплатились и немножко посидели, наверное для того, чтобы сосредоточиться, собраться с силами и встать из-за стола. А когда поднялись, пошли к выходу, путаясь друг у Друга под ногами, как сиамские близнецы. Швейцар придержал для нас дверь, и мы вышли на улицу.

Мы стояли, то сплетаясь, то разъединяясь, как молодые влюбленные, которые никак не могут проститься друг с другом.

– Тебе куда? – спросил я.

– На стезю праведников, – ответил он. – Я возьму такси.

– Хорошо, тогда выбирай: либо к памятнику Хольберга [13], либо к тюрьме.

– Лучше к тюрьме, это по крайней мере в нужном мне направлении.

– Тогда желаю тебе попутного ветра.

– И тебе того же. Ты в какую сторону?

– Наверх, – ответил я.

Он поднял голову. Серое облачное покрывало во многих местах растеклось пятнами, сквозь которые проглядывали ясные звезды.

– Туда? – спросил Юнас.

– Ну, не в такую даль.

Он потрепал меня по плечу и сказал:

– Remember Alamo [14], Рейдар.

Я не успел прореагировать на то, что он стал меня называть Рейдаром, потому что он уже отошел и, шатаясь из стороны в сторону, двинулся по набережной – служащий рекламного бюро, хорошо одетый, с «дипломатом» в одной руке и с плащом, перекинутым через Другую. Человек, опутанный сплетнями, но свято оберегающий свою хрупкую, спрятанную в душе любовь. Один из тех, кто по ошибке явился на свет не в том столетии. Один из многих…

Я повернулся и пошел в противоположном направлении. За Вогеном я мог различить одинокое освещенное окно своей конторы над кафе на втором этаже. Но я был не в состоянии пройти всю Торговую площадь, чтобы погасить свет. Пусть горит до завтра, как маяк в ночи, как условный потайной знак для влюбленных.

Я пошел прямо вверх, мимо пожарной станции на Скансене, к бесконечным черным просторам на склонах горы. Больше меня никто не ждет, а мне никого и не нужно. Во всяком случае, не сегодня и не завтра, но когда-нибудь, в один прекрасный день…

Если тебя разбудил привидевшийся тебе сон, ты просыпаешься мгновенно, будто тебя швырнули на пол. Я вытаращил глаза и проснулся. Я голый лежал под одеялом, с ужасом осознавая собственную наготу. Мне снилась женщина с волосами не то рыжими, не то каштановыми, которые, обрамляя ее лицо, звучали как песня. На ее лице блуждала улыбка. Эта улыбка как бы парила в пространстве и осталась даже теперь, когда женщина исчезла. Это была улыбка, которой улыбался кот из «Алисы в Стране чудес», улыбка, проникающая в тебя и никогда в тебе не умирающая, улыбка, которую ты пронесешь с собой до гробовой доски и которая, как прекрасный цветок, расцветет по весне на твоей могиле: тебя не будет, но весна наступает всегда, даже после твоей смерти. Когда ты умрешь, горы вокруг города останутся прежними и небо как обычно будет склоняться над домами – и над теми, которые снесут, и над теми, которые построят, – и будут понедельники, и люди будут ходить и ездить на работу, стоять в очередях в магазинах, сидеть в конторах, водить городской транспорт, а ты умрешь. И будет весна, и все женщины, которых ты знал, тоже умрут, за исключением одной-единственной.