Всеволод Данилов - Банк

– А задумываться начал. Для чего я есть на этом свете? Ну, нарубил я там «капусты». И еще, сколь надо, дорублю. Ну, купил семье дом. Счет есть. Баб меняю. Но для чего все?

– А в самом деле – для чего? – От крутых максовских галсов Забелин за эти годы начал отвыкать.

– Не прикалывайся. Ведь для чего-то я появился. Ну не только для того, чтоб сожрать пару тонн говядины, покрыть фекалиями несколько гектаров и спустить в презерватив столько спермы, что ее хватило бы для осеменения карликового европейского государства.

– Вот тебе и цель – не пользуйся презервативами.

– Презрение на вас. Словом, может, нас Мельгунов безнадежно испортил, а может, пионерская организация, где я за отрядного барабанщика состоял, но скучно до одури на себя одного работать, там деньги множить, когда здесь зарплата по пятьдесят долларов на человека.

– По двадцать не хочешь?

– Есть у меня, короче, такая мыслишка – «покачать» ситуацию на родине. Поднять что-то серьезное, так чтоб жизнь вокруг забурлила. Э, разве вам понять!

– Это нам непросто. А ГКЧП опять не боишься? А то у нас еще в твое отсутствие и покруче случилось – слышал, должно, как президент из танков по Верховному Совету тренировался. И не факт, что в последний раз.

– Отбоялся. Потому что больший страх познал – зажиреть.

– То есть соскучился по высокой духовности?

– Это у вас-то? Была, да вся вышла.

– Неудивительно. Флоровские разбежались.

– Забелиных скупили. Хоп! Два – ноль.

Пикетироваться с Максимом, как и прежде, было занятием бесперспективным.

– И чем конкретно думаешь заняться?

– Поглядим, прикинем, где что поднять можно. Должны же быть зоны, которые вы, олигархи, еще не пожгли.

– За олигарха – это тебе отдельный поклон – высоко поднимаешь. А с зонами у нас по-прежнему все в порядке. Одна сплошная рублевая зона. А доллар – что-то вроде зеленого билета на волю… Один или с семейством? В семье-то хоть нормально?

– О, это нормально. В семье как раз полный нормалек. Они теперь натуралы. Дочка – та и вовсе по-русски с акцентом. И что обидно – специально, стервозинка малолетняя. Патриотизмом отца язвит. Так что семья моя бывшая – чистые невозвращенцы.

– Бывшая?

– Нет, с дочкой контакт остался. А с женой – разбежались втихую. У нее теперь собственный бойфренд. Хахель, по-нашему. Много я, Алеха, понял за эти годы. И главное – от чего человек старится.

– Ты сегодня что-то глобальностью наповал лупишь.

– Человек, Алеха, от собственного страха старится. От страха смерти. А у нас еще похлеще – на страхе жизни взращены. Поступка боимся, а потому пригибаем сами себя так, как никакое КГБ не могло. Вот ты, кстати, как со своей? Помнится, развестись грозился?

– Собираюсь вроде.

– То-то и оно-то. Даже жен впрок придерживаем. И не любим давно, и мучимся, и грызем оттого, а сожительствуем. Потому что с молодости страх в нас под старость одному, без сиделки, остаться. Супруга как клюка – авось пригодится. И под это-то «авось» всю жизнь себя ломаем. Всякое свежее чувство притапливаем. Бляданем втихаря – и на базу, зализываться.

– Не по поводу ли Наташеньки Власовой сии страдания?

Ораторствующего Максима будто по губам ударили.

– Да, Наташка – это, конечно… Я ведь, как все мы, задним числом такой умный. А тогда? Вроде уезжаешь в другой мир. Что там ждет? Да и у Натальи тоже ребенок. Думалось: ну куда? Уеду, забудется… Как она? Одна, или?..

– Не знаю, Максик. Как через полгода после тебя ушел, так и оборвал. Знаю только, что вроде по-прежнему в институте.

– Да, фея была. Теперь, конечно, постарела, обрюзгла, как все мы. Мельгунова хоть поздравил?

– В смысле?

– Да ты чего, в самом деле?! – Максим вскочил. – Семь дней назад весь научный мир отмечал семидесятилетие академика Мельгунова. А любимый ученик, стало быть, и прознать про это не удосужился!

Сконфузившийся Забелин беспокойно огляделся: «испортит ведь репутацию, скандалюга старый».

И будто накаркал – из-за деревянной перегородки поднялся полный мужчина с недовольным, обмазанным сочащимся маслом лицом.

– Нельзя ли потише с вашими откровениями? Тут женщины, между прочим.

– Нельзя, – не садясь и делая быстрые знаки увидевшему его официанту, отказал Флоровский.

– Что? Совсем нельзя?

– Совсем.

– А, ну тогда, конечно. – Мужчина неловко посмотрел вниз, на своих спутниц, и, оседая, произнес удивительную фразу: – Тогда что уж. Но хоть потише.

– Вежливый, – неприязненно произнес Флоровский. Характер у Макса не изменился. – Все вежливые. Аж до подлости. Старому учителю семьдесят. Может, плохо ему – и ни одна зараза из учеников не навестила. Только водку жрать сильны.

В агрессивном раже он незаметно исключил себя из числа «зараз».

– Есть идея?

– Есть. – Прежним, из былых времен движением Максим сдул насевший на правый глаз локон. За прошедшие годы этот кокетливый локон не исчез и даже не поредел. – Едем к Мельгунову. На день рождения.

Это был вираж по-Флоровски.

– Так день рождения вроде семь дней назад был.

– Восемь! Восемь дней рождения прошло! – обличающе скорректировал цифру Флоровский. – Ну я-то весь из себя в загранице. Но ты же здесь был…

Забелин смолчал – объяснять, что отношения с Мельгуновым прервались после того, как старик выставил его без объяснений из института, не хотелось.

К ним подплыла метрдотель:

– У вас, Алексей Павлович, все в порядке?

– Да вот американец чуть-чуть перевозбудился. Отвык от ауры нашей.

– Да, пиво у нас замечательное. А вы разве не дождетесь?..

– Увы! Время. – Обрадованный возможностью увильнуть от суходеловских побасенок, Забелин выдернул из портмоне пластиковую карту банка «Светоч».

И тотчас сверху, словно туз, бьющий валета, ее припечатала золотая карта западного банка.

– И без возражений, – потребовал Макс.

Выйдя вслед за приятелем на улицу, Забелин услышал наполненный радостью смех.

Смеялся Макс. Расставив ноги, запрокинув вверх голову с видом человека, впитывающего в себя морозную Москву.

– Слушай! – крикнул он. – Как же это можно – восемь лет без этого?

– Ты меня спрашиваешь?

Из переулка, от бардовского ресторанчика «Гнездо глухаря» выпорхнули две девичьи фигурки. Девушки с любопытством скосились на шумящего посреди Никитской мужика, но, видимо, не найдя его заслуживающим внимания, заскользили вперед, втаптывая сапожками хрустящий ледок и весело переговариваясь.

– Чтоб я сдох. – На лице Флоровского проявилась причудливая смесь блаженства и обескураженности.

– А прежде был неотразим, – подковырнул Забелин и тут же пожалел.

– На пари?! – И, не дожидаясь отказа, Максим поволок приятеля по горячему следу.

– А как хороши! – едва догнав, направленным в спины шепотом, поделился он. – Особенно та, что с краю.