Всеволод Данилов - Банк

– То есть ты тоже не веришь, чтоб Натаха против нас чего затевала?..

– Да ты никак опешил? Гони-ка к Мельгунову. Нет сейчас важней задачи, чем Петракова быстренько изолировать.

– Тогда до связи, выдвигаюсь на передовые позиции, – азартно объявил Максим, но двинулся не к выходу, а бесом подскочил к Юле и завладел ее ручкой.

– Никогда не думал, что женский ум может быть столь красив, – томно произнес он.

– Иди, иди, – подтолкнул ловеласа Забелин. – Не порть мне сотрудницу. А вы, Юля, не слушайте. Врет, как всегда.

– Жаль, – весело расстроилась девушка. – Так красиво сказал.

– Истину, истину глаголил! – крикнул выталкиваемый Максим.

Сквозь закрывающуюся за ним дверь слышны были отголоски какого-то утихающего вдали комплимента, обращенного к секретарше.

– Балабошка, – грустно улыбнулась Юля, и Забелин пожалел, что не он награжден этим малопочтенным, казалось бы, прозвищем.

– Я, пожалуй, тоже пошел. Здесь все остальное. – Расстроенный сорвавшимся триумфом Астахов положил акт на стол и вышел вслед за Флоровским.

– Так что означает сия артикуляция? – Забелин живо обратился к выжидающему Подлесному.

– Мы у Петракова в квартире «жучки» установили. Второй день слушаем. И… вот, последняя стенограмма. Там подчеркнуто. – Внимательно вглядывающийся в потемневшее лицо шефа Подлесный поспешно подставил стул. Не отрываясь от чтения, краем сознания Забелин расшифровал этот жест несентиментального подчиненного – за прошедшее время Подлесный докопался до его институтского прошлого.

– Здесь нет ошибки?

– Это стенограмма. Есть еще магнитофонная запись, – бесстрастно подтвердил Подлесный. – Я не стал при Флоровском. Показалось…

– Правильно показалось, – при виде поспешно наливающей минералку Юли Забелин усмехнулся. – Что? Напугал? М-да, совсем разучился в руках себя держать. Прочтите.

Юля неохотно заглянула в донесение. Но брезгливая усмешка сменилась азартом игрока, внезапно подглядевшего чужие карты.

– Судя по сегодняшней информации, этого следовало ожидать, – констатировала она. – Во всяком случае, теперь ясно, что Власова играет за Петракова. И значит, ее тоже срочно надо изолировать. Хотя бы отстранить от ведения реестра.

– И еще, шеф, Руль – это, конечно, ваше. Но скупка-то вся под Флоровского настроена. Компания, куда деньги заводим, под ним. А ну как «кинет»? – продолжая говорить, отметил, что Забелин и Лагацкая быстро переглянулись. – Не то чтоб я утверждаю. Но живой ведь, а деньжищи неслабые. Потом, что ни говорите, – семь лет в Штатах. Опять же с Власовой у них какие-то шуры-муры. А та, в свою очередь, с Петраковым этим завязана…

– Молодцы. Быстро схватываете, – сквозь зубы одобрил Забелин. – Ретиво. Только вот мне, дураку, пока ничего не ясно.

Он подтянул к себе телефон, не глядя, набрал номер, лукаво подмигнул насторожившимся сотрудникам и озарился радостью:

– Натуська! Привет, дорогой человечек. Это Алеша.

С улыбкой выслушал встречный поток слов, не без труда вклинился:

– Ну, извини подлеца. Захлопотался. Столько дел, что жить не успеваешь… Что значит – с кем? Вижу, общение с Максом на тебя дурно действует. Просто жить, Натуля. Вспомнил как раз посиделки наши на Котельниках с портвешком. И так захотелось увидеться. Прямо там же… Можно для первого раза без портвешка. Тем более теперь такого не делают. Но прямо сейчас. А то до вечера просто-таки истеку ожиданием… Что значит «с чего бы»? Отвечаю конкретно и исключительно по существу – соскучился.

Скосившись, уловил с удовлетворением ставшее неприязненным лицо Юли.

Выслушал новый словесный поток.

– Все больше убеждаюсь, что хваленый ум мужчин лишь иллюзия, которую им в своих интересах внушают женщины. Конечно, ты права – это важно. Отчасти и о Максиме… Есть, через полчаса жду.

– Это нельзя делать, – едва он положил трубку, произнесла Юля. – Это категорически нельзя делать.

– Как только вы раскроетесь, она передаст Мельгунову, что скупка акций затевается в интересах банка, а Флоровский – наш агент. И на этом все планы стратегического поглощения грохнутся, – поддержал энергично Подлесный.

– Наверное, вы правы. Но ваша правда – правда момента.

– Проколемся мы тоже моментом. Но накрепко.

– Тогда пойдем пиво пить, – Забелин решительно раздвинул пораженных сподвижников, задержался. – Флоровский, к вашему сведению, не агент. И Власова не объект наблюдений. Друзья они мне. Есть работа. Есть жизнь. Жизнь – это те люди, что нас окружают, что дороги нам. Так вот, если выбирать по интересам, я наработался вволю. Так что скоро и друзей вовсе не останется. А посему выбираю жизнь.

И, заключив диковинную эту фразу общим разудалым жестом, вышел.

– Думаю, можно паковаться, – мрачно оценил услышанное Подлесный.

Лагацкая со странным выражением лица промолчала.

На самом деле вовсе не было в Забелине той уверенности, что так лихо продемонстрировал он перед Максимом. Напротив, все сходилось, и записанный подлесновскими слухачами разговор лишь подтвердил, что выглядело ранее невероятным, – вся в воздушных надеждах, порывистая Наталья, обратившаяся за эти годы из насмешливой, мечтательной девочки в пожившую, но все так же пребывающую в ожидании близкого добра женщину, где-то, должно быть, надломилась в вечном задыхающемся своем беге.

Был Забелин смятен и растерян. Потому и машину бросил подальше, на Большой Радищевской, неподалеку от входа в метро, чтобы иметь время подготовиться к ожидавшему его неприятному разговору, – отсюда до Котельнической набережной было минут пятнадцать ходу.

Пройдя могучий, из рифленого гранита дом, Забелин остановился – вниз, к набережной, круто убегал выложенный булыжником переулочек. Казалось, упади на этом булыжнике и тебя покатит – разгонит живенько и далеко внизу, перебросив по инерции и через поток машин на набережной, и через парапет, забросит прямо в Москву-реку. Девять лет назад в этом переулке он снял на лето квартиру в двухэтажном, предназначенном под снос и почти расселенном доме, чтобы в тишине закончить монографию. Тут же, прознав про новоселье, заявились Максим с Натальей, да так и остались ночевать. Утром счастливый Максим, пока остальные спали, сгонял за цветами и бутылкой коньяку. И они сидели за обеденным столом. Старый тополь под окном выдавил лапой рассохшуюся облупленную оконную раму, и пухлая его ветка лежала на скатерти рядом с разложенными книгами, коньяком и пучками редиса. Они сидели пьяноватые то ли от коньяка, то ли от майского воздуха, и Максим, не отпуская, держал Наташину руку.

Через год Максим эмигрировал.

Теперь на месте того дома из-за ажурной решетки кокетливо выглядывал трехэтажный особняк, с джипами на помытой брусчатой мостовой.