Всеволод Данилов - Банк

– Почему зарыть? Сорок процентов – это почти половина института. Отдайте нам треть площадей – и мы разойдемся.

Лишь жест Забелина, хоть и не без труда, удержал пораженного этой тихой наглостью Подлесного от комментариев.

– Мы, похоже, не понимаем друг друга, – расстроился Забелин, и в лице Белковского появилась готовность понять. – Вы не купили площади института. Вы купили лишь миноритарный пакет, то есть часть акций, дающих права на дивиденды. Насчет участия в управлении – я бы предложил не обольщаться. Вы даже не получите мест в совете директоров. Прежде чем ваши акции будут зарегистрированы в реестре, мы проведем собрание и изменим соответственно устав. Да и относительно дивидендов, господин Белковский, – мы же взрослые люди – не думаете ли вы впрямь, что мы собираемся их выплачивать, – все прибыли будут направляться на финансирование исследований. Ну, так и после этого – «что он Гекубе, что ему Гекуба?».

– Да, я так и полагал, – разочарованно кивнул Белковский. – Так и полагал. Поэтому пойдем вам навстречу.

Выражение лица Подлесного вроде не изменилось, но в нем проступило торжество.

– Да, пожалуй, надо пойти, – решился Белковский. – Шесть миллионов будет достаточно.

– Шесть миллионов рублей за отказ? – Подлесный посмотрел на Забелина, словно надеясь, что ослышался.

– Каких рублей? – в свою очередь удивился Белковский. – При чем тут? Долларов, само собой.

– Изволите шутить, – догадался Забелин. – Шесть миллионов долларов – да это треть цены здания.

– Так я и говорю, – вяло обрадовался Белковский. – Чужого нам не надо. Да и вам, господа. У нас ведь большой судебный опыт. Любые ваши решения будем обжаловать в судах. Шум, пресса, проверки – разве большому банку это надо? Такие вещи делаются, – он доверительно убрал голос, – интимно.

– Тогда, пожалуй, можно завершать. – Забелин, а вслед за ним и опешивший Подлесный поднялись. Поднялся и хозяин. – Думаю, что вы в силу каких-то причин пребываете в неких иллюзиях, – закончил встречу Забелин. – Надеюсь, они рассеются не слишком поздно. Во всяком случае пока открыт для обсуждения.

Сопровождаемые бесстрастным хозяином, они направились к лифту.

– Черт с ним, – решился при входе в лифт Забелин. – Возьму на себя – если примете решение, готовы заплатить вам пятьсот тысяч долларов. И то иду на бешеный перерасход.

Он вступил в лифт.

– Меньше чем на пять разговора быть не может, – услышали они через закрывающуюся дверь. – Да и то больше из уважения.

– Сволочь, – коротко возмутился Подлесный. – Какая ж гнида скользкая.

– М-да. Что-то я не почувствовал топора за спиной.

– Да врет он все, нет у них таких денег. Понтит! Они на контроль шли. Контроля нет. Так что отступят. Поторгуется еще для порядка – и сдаст. Помяните.

– А если не сдаст? – Они вышли из здания. – Он же дал понять, как будут действовать. Начнется шум в прессе, арбитражные процессы, Мельгунов узнает о роли банка и – все.

– Все равно нет у них денег. Нет «Балчуга», нет денег. Могут, правда, закусить удила и попытаться найти, но кто даст?

– Тогда бди. Днем и ночью по следу ходи, паутиной облепи так, чтобы от малейшего поступившего центика цепь прозванивалась. Огороди, чтоб со всех сторон плотина. Прессингуй как можешь. Но имей в виду, Подлесный, Жуковича рядом нет. Если что, свалить прокол будет не на кого. Устал я что-то от пророков.

И, с трудом сдержав накопившееся за трудный этот день раздражение, повернулся, не предложив даже подвести брошенного подчиненного, нажал на газ.

…Он еще только входил в квартиру, но уже понял, что Юли нет. И не то что в эту минуту. А вовсе нет. Приоткрыты были коридорные шкафы, опустел уставленный нехитрой Юлиной косметикой столик в гостиной.

Как и опасался, на столе, придавленная вазой, лежала записка. Сел, посидел, не читая. Наконец открыл: «Алешенька, ты прости меня. Как же ты со мной устал! Я не из-за сегодняшнего, хотя… ради бога, что ведет нас, – будь добрее. Всегда – добрее! Ведь сколько зла кругом. Вижу, уже сердишься. Ты так много для меня сделал. Даже не представляешь, как много. С тобой я была женщиной, и я узнала счастье любить. Недолгое счастье. Потому что сегодня поняла то, о чем предполагала, – болезнь моя есть отметка Божья, предначертавшая судьбу. И бороться с этим, делая несчастными тех, кого люблю, я не имею права. Я прощаюсь с тобой, и целую все, все. И знай, ты живешь во мне, и всякий день, что живу, буду молиться за тебя. Прощай, родной! Юла».

Забелин еще раз перечитал записку и потянулся к телефону.

– Доктор Сидоренко слушает, – даже в домашних тапочках Сидоренко ощущал себя врачом.

– У тебя Юля сегодня была?

– А, это ты, банкир. Поздравь, мне больницу дают. Не наркологию, правда, но тоже кое-что. Я так подумал – не удается вспрыгнуть, так я по лесенке взойду. А потом уже со всеми этими мормудонами в царь-горы сыграю. Ох сыграю!

– Я спрашиваю: ты чего Юле сегодня нагородил?

– Да ты за кого меня держишь? У нее сегодня приступ прямо в больнице случился. Пришлось побеседовать, разъяснить. Ну не просто ведь такого червяка в организме придавить!

– И ты ей это сказал?

– Ну не так. Здесь терпение надо, вера во врачей. Врачи ведь не кудесники. А она зациклилась на чем-то и никому уж не верит. Какой-то бред понесла насчет Божьей отметки. А вера больного в нашем деле – она разве что патологоанатому не нужна.

Забелин повесил трубку, вновь набрал номер, долго ждал, пока послышался заспанный голос.

– Подлесный? Молодец, быстро засыпаешь – что значит здоровая психика. Жукович во сне не приходил? Шучу. Ты вот чего! Юлю найти сможешь?

– Стало быть?.. М-да, чувствительная оказалась натура. Ладно, найду, Алексей Павлович. Даже в голове не держите, – смущенно прервался, подметив, что говорит словами недруга своего Жуковича, и закончил как обрубил: – Найду.

Каждое утро теперь начиналось одинаково. Забелин первым делом заходил в комнатку, занимаемую Клыней, и задавал один и тот же сакраментальный вопрос: «Проплатили?» После изгнания Жуковича Клыня поддерживал сношения с устроителями аукциона. И всякий раз при виде руководителя Клыня лишь судорожно мотал головой. Вообще вся эта история очень повлияла на молодого парня: и раньше неговорливый, теперь он и вовсе замкнулся, переживая происшедшее. И даже в приемной не появлялся.

Зато Яна в последние недели сделалась просто монументальной. Если прежде она одолевала Забелина своей настойчивой опекой, затем изо всех сил демонстрировала свое безразличие, то теперь за нейтральной аккуратностью едва скрывала злорадную неприязнь – о бегстве Юли Лагацкой знали все. Не знали только, где она. Не узнал этого, увы, и Подлесный. На безмолвный ежедневный вопрос Забелина он лишь сконфуженно разводил руками. «Все прошерстили. Всех знакомых, начиная со школы и института, вычислили. Мужа бывшего на рога поставили. Как в воду. Вот ведь конспиратор девка», – с оттенком восхищения констатировал он. Но от сомнительных его комплиментов легче не становилось.