Дмитрий Вересов - Опер печального образа

Около пятиярусной пагоды храма Конфукудзи русский застыл. Высоко над ним рукотворная материальность, просчитанная и исполненная по математическим законам бытия определенность вступила в какое-то отношение с бесконечным, зыбким, неизмеримым. Беспокойный турист вслушивался, всматривался, но не так, как японец. Нет, даже в его созерцании было слишком много суеты, напряжения, чересчур много личного, эмоционального. Его молчание громыхало, как барабан.

Теперь гид был спокоен. Нет, русским никогда не понять Японию. Пусть они выучат язык и историю, скопируют каллиграфию, будут жить в горах, есть сырую рыбу и заниматься сумо. Если они даже на небо смотрят по-другому, то можно быть спокойным. Но как захватило русского это зрелище! Пришлось жене тормошить его, будто спящего.

— Миша, ты слышал? В саду храма… не запомнила название… растет около ста видов роз. Пойдем скорее, все уже ушли вперед. Миша, мне монашка дала маленький свиток с иероглифами. Ты сможешь прочитать или попросить гида? Что это такое?

— Я думаю, это предсказание судьбы. Я, конечно, постараюсь. Но я еще знаю не так много иероглифов. Попросим нашего «тамагочи», это ему польстит… А эти ворота я знаю! Это вход в самый старейший храм Нару. Между прочим, Хорюдзи — старейшее деревянное сооружение в мире. Эти деревянные колонны…

— Опять встал! Пошли. Меня интересуют розы.

— Бара-ва уцукусий дэс*, — старательно проговорил Михаил. — Кимура-сан, я правильно сказал?

— Очень хорошо, Миша-сан, — закивал головой гид. — Только ударение совсем немного неправильно.

— Ано бара-ва асоко-ни ару**, — еще старательнее сказал Михаил.

— Что он сказал про меня, Кимура-сан? — вмешалась в разговор Аня. — Он сказал, что я много на него ору?

— Он сказал, что вы, Аня-сан, очень красивы. Как роза, — заулыбался японец.

— Японцы — очень хитрые, — пробормотал еле слышно Михаил. — Умение сбрехать при первой возможности они возвели в ранг искусства…

— Кимура-сан, а вы не прочитаете мне мою судьбу? — спросила Аня, передавая камеру мужу, чтобы удобнее было шарить в дамской сумочке. — Где же свиток? Я же его не запихивала. Вроде, торчал только что…

Аня обернулась. В двух метрах от нее стоял рыжий олень размером с собаку и что-то тщательно пережевывал, двигая ушами.

— Миша, олень сожрал мою судьбу, — растерянно проговорила Аня.

— Надо купить оленям мало еды, — сказал гид. — Они очень любят кушать вещи туристов. Боги синто не имеют тела. Они могут бывать люди, могут бывать олени…

— Успокойся, Аня, — Михаил одной рукой обнял жену, а другой погладил маленького оленя. — Слышишь, что тамагочи сказал? Бог дал, бог взял…

В предпоследний день тура культурная программа впервые захватывала вечернее и ночное время туристов. Ворчливая пожилая дама посматривала за ужином на молодоженов Корниловых с плохо скрываемым злорадством. Но Михаил и Аня даже не думали роптать на организаторов тура. Им предстояла поездка в одну из восточных деревень на традиционный праздник поминовения усопших Бон. Правда, Корнилов сомневался в искренности обряда и говорил, что мероприятие специально организовано для иностранных туристов, и никакими народными традициями там не пахнет. По его мнению, праздник Бон, вообще, справляют в седьмой месяц по лунному календарю. Но гид возразил Михаилу, что день поминовения усопших в разных районах Японии отмечают в разное время, но всегда ближе к осени.

В синие японские сумерки туристы разместились в чайном домике «тясицу» на склоне поросшего приземистой дальневосточной зеленью холма. Это была не традиционная чайная церемония, а скорее созерцание погружения долины во мрак. Аня наблюдала, как выборочно наступает вечер, заполняя сначала ложбины и рощи, оставляя на потом серый камень храма на соседней сопке, такого же цвета тропу, ведущую к его подножию, деревню у реки и саму речку, еще светлую, как небо. Но даже сумерки, пеленавшие окружающие предметы общим покровом тени, не нарушали у Ани ощущения миниатюрности этого островного мира. Каждый камень, каждое дерево было отдельной, особо прописанной кем-то деталью. Ане казалось, что и в темноте она ощущает не только каждое дерево леса, а каждую его хвоинку в отдельности. Кто-то из университетских лекторов говорил им, что деталь — это бог.

В Японии Аня увидела этого бога деталей воочию. Приблизительно подобное испытывает близорукий человек, надев только что купленные в аптеке очки. Единое, с зыбкими границами, бытие вдруг распадается на детали, предметы обретают остренькие границы.

Аня хотела поделиться своим ощущением Японии с Михаилом, но в последние дни тура он стал раздражителен и молчалив. Наверное, ему не хватило нескольких дней в Японии для полного счастья. А может, он переживает свое завтрашнее посещение зала какой-то школы дзю-дзюцу с длинным и страшным названием, где он хочет продемонстрировать свою технику рукопашного боя, если представится возможность. Аня предлагала пойти с ним в качестве массажистки и группы поддержки, но он категорически отказался, велел ей не отступать от программы, то есть, пройтись в последний день по магазинам Токио вместе со всеми. Странно, но Аня никогда не видела Михаила выполняющим какие-нибудь упражнения. А ведь здесь, в Японии, они были рядом все двадцать четыре часа. Как бы не пришлось ему познакомиться с японским национальным гипсом…

Гид, который время от времени смотрел на часы, наконец указал куда-то левее почти погрузившейся в темноту деревни. Словно кто-то щелкнул зажигалкой. Острый язычок пламени изогнулся, раза два лизнул окружавший его мрак, рядом вспыхнул точно такой же слева, потом справа и выше. Испорченной современной цивилизацией Ане показалось, что в темном партере огромного концертного зала публика щелкает множеством зажигалок. Еще немного, и зазвучит медленная, любимая всеми мелодия. Действительно, откуда-то донеслось что-то похожее на музыку и пение, только не со сцены, а из оркестровой ямы, лежащей у подножия деревушки.

— Миша-сан знает такой иероглиф? — спросил гид, чья ехидная улыбочка угадывалась даже в полумраке.

Миша пробурчал в ответ, что иероглифов он видит, вообще-то, два, но ни одного не узнает. Только сейчас Аня присмотрелась к огонькам на склоне горы. Даже ей, не знакомой с японской письменностью, были видны два иероглифа.

— Это называется даймондзи, «большие иероглифы», — пояснил гид. — Разные храмы, разные деревни — разные иероглифы на праздник Бон. Эти означают «великое учение Будды». Еще надо смотреть туда…

Новые огни вспыхивали на горе, но не замирали, не складывались в священные слова, а сползали вниз, как капельки раскаленного металла. Не докатываясь совсем немного до деревни, они выстроились в виде арки.