Дмитрий Вересов - Опер печального образа

— Не грусти, Медвежонок, — утешала Аня супруга в такси по дороге из аэропорта Пулково. — Никуда твоя Япония не денется. Я где-то читала, что по количеству японских ресторанов Москва вышла на второе место в мире после Токио. В Питере их тоже — полная чаша. Сам говорил, в Эрмитаже есть старинные гравюры с этой легендарной японской женой. Синяки экзаменационные опять же с тобой. Как тебе только шею не свернули?

— Пожалели меня, — ответил Михаил, который даже обнять жену на заднем сиденье не мог из-за боли во всем теле. — Пришел с улицы русский выскочка, просит посмотреть его технику, аттестовать…

— Ну, тебя и оттестовали, как тесто, — хихикнула Аня. — Все потому, что ты не тренируешься.

— С чего это ты взяла, что я не тренируюсь? — Михаил даже обиделся.

— Ни разу не видела твоих упражнений. Помнишь, как в фильме с Ван Даммом? Просыпается его женщина поутру. Глядь, а ее любовник висит в шпагате между двумя табуретками. И еще так дышит, — Аня показала как.

— Запомни, жена, древнегреческую еще мудрость: «Крепость тела атлета подвержена переменам при малейшем нарушении равновесия и отступления от режима. Тело солдата должно быть приучено к любым переменам и превратностям», — бойко отрапортовал Корнилов хорошо заученный урок. — А я — самый обыкновенный солдат…

— Значит, на шпагат ты садиться не умеешь, — разочарованно констатировала Аня.

— Зачем это мне? Чтобы бить ногами в голову? Во-первых, я занимаюсь реальным дзю-дзюцу, а не фехтованием ногами. Теперь вот официально имею второй дан по школе Сибукава-рю. Хотя до этого думал, что просто хватаю, толкаю, провожу прием. Как бог на душу положит, так я противника на землю и положу. Теперь я вроде как представитель славной традиционной школы в Петербурге.

— Ничего себе! Это вот в той бумажке написано? — Аня немного отодвинулась от мужа и уважительно посмотрела на него со стороны. — Что-то я тебя резко зауважала! Как бы это на интим не повлияло… А во-вторых?

— А во-вторых — это самое важное. Бить человека милиция не имеет права. Общество и не заметило, как его приучили к тому, что бить человека — это нормально, в порядке вещей. Ты будешь смеяться, но я до сих пор не могу спокойно смотреть, как в сериалах и в документальном кино мои коллеги без всяких колебаний лупят задержанных по почкам, по ногам, втыкают под ребра лежащим на земле людям свои армейские ботинки. Когда у нас разрешили телесные наказания и пытки преступников? Да и какой суд назвал их преступниками? Ведь их, лежащих лицом в асфальт, чаще всего отпускают через установленное законом время. Может быть, в этот же день. Так почему же мои коллеги так спешат отбить человеку печень, устроить ему сотрясение мозга? Перед тем, как человека отпустить, почки ему опустить? И это только кратковременные эпизоды задержания. А что творится во всех этих опорных пунктах, «обезьянниках», кабинетах! Когда я первый раз столкнулся с этим еще на практике, я просто болел целую неделю, будто это меня, а не слишком беспокойного алкаша, били и душили резиновой дубинкой… У меня есть такая привычка — ходить по кабинету во время допроса. Так в первый год моей работы у меня произошел такой случай. Допрашивал я задержанного. Маленький, интеллигентный человечек в очках. Когда я встал из-за стола, чтобы по привычке дойти до окна и вернуться обратно, он обмочился со страху. Думал, я его буду бить. Этот его страх я до сих пор ощущаю почти физически…

— А ты пытался бороться с этим?

— Конечно! Донкихотствовал какое-то время… Скакал по высоким кабинетам на Росинанте. Только себе во вред… По крайней мере, при мне сейчас никого не бьют. Зато, наверное, отрываются потом… Обрати внимание, сейчас никто в милиции не владеет элементарным заломом руки за спину, чтобы задержать человека, не делая его инвалидом. Все применяют ударную технику, проще говоря, лупят справа и слева, куда попало. Да разве куда попало? Метят в жизненно важные органы…

— Залом руки — это разве не больно? — засомневалась Аня.

— Больно. Но это гуманная боль, как ни странно. Если человеку даже сломают руку при сопротивлении, ему не повредят внутренних органов. Кость срастется, а разорванный внутренний орган — нет… Вот потому я и стал заниматься чем-то вроде дзю-дзюцу. Теперь вот после Японии понял, что точно дзю-дзюцу.

— А там нет ударов?

— Вообще-то, есть. В дзю-дзюцу, пожалуй, одна из самых разнообразных техник среди восточных единоборств. Но удары там — вспомогательное оружие, скорее, деморализующее, отвлекающее. А я их вообще не применяю. Что-то вроде айки-до, только прямолинейнее, короче, грязнее, что ли… Вообще-то, следователю не так часто приходится применять какую-то технику, но для меня эти занятия очень важны. Чтобы и следа от этих хищных рефлексов во мне не осталось…

— Значит, руки все-таки и у тебя иногда чешутся? — удивилась Аня.

— А ты думаешь, легко плыть против течения? Коллективное сознание, круговая порука — это страшная сила. Например, Коля Санчук считает, что время такое и люди такие, то есть, иначе нельзя. Надо следовать естественному течению… Поэтому я очень люблю образ «кои».

— Кого? Коли? Коли Санчука? — не поняла Аня.

— «Кои», — улыбнулся Корнилов впервые за время этого, видимо, очень серьезного для него разговора. — Так по-японски называют карпа. Карп — очень упрямая рыба, все время плывет против течения.

— А Санчук?

— Что Санчук? — переспросил Михаил.

— Он тоже бьет, то есть рукоприкладствует?

— Санчо, он хитрый, — опять улыбнулся супруг, с явным удовольствием вспоминая своего приятеля, — смекалистый…

В чем заключалась хитрость оперативника Санчука, друга и напарника следователя Корнилова, Аня узнать не успела. Они подъехали к знакомому подъезду девятиэтажного дома. Вот Корниловы и дома! Под домофоном стояла солдатская прикроватная тумбочка. Кто-то поленился донести ее до помойки. Тумбочка послужила примером и сигналом к свинству для остальных жильцов. Вокруг нее образовалась куча из более мелкого мусора.

— Я тоже готова кое-кого бить руками и ногами по самым жизненно важным органам, — сказала Аня, проходя мимо импровизированной помойки. — Понимаю, что по головам их бить совершенно бесполезно. Мне иногда кажется, мой любимый опер, что я даже готова убивать…

— Какой я тебе опер? — возмутился Корнилов уже в лифте. — Это правовая неграмотность. Называла бы меня лучше следаком, что ли.

— Следак? Какой кошмар! — Аня возмутилась еще больше мужа. — К тому же я терпеть не могу следки. Лучше ноги в кровь стереть, лучше откровенно носки надеть, чем носить на ногах такие неэротичные… следаки. Поздравьте меня, у меня муж — следок…

Дверь лифта открылась на седьмом этаже. С криком и топотом супруги Корниловы вывалились из лифта. У дверей квартиры произошла короткая борьба, закончившаяся неизвестно чьей победой и долгим, совсем не японским поцелуем.