Дмитрий Вересов - Тихий Дон Кихот

— А куда мы приехали? — спросила она Брежнева.

— Ко мне в гости, — улыбнулся он.

Арку старинного мрачно-черного особняка поддерживали громадные озабоченные своей ношей атланты. Лица их выражали полное равнодушие к Аниным проблемам.

Давно Ане не приходилось бывать в старых петербургских домах. Широкая лестница усиливала все звуки и гудела их отголосками. Где-то наверху щелкнул замок, и открылась дверь. Аня даже вздрогнула от этого звука — будто передернули затвор автомата Калашникова. Большая дубовая дверь на втором этаже открылась, и Аня попала в пожирающую темноту старой квартиры. Никакого евростандарта, никаких светлых стен и свежих досок на полу. Подслеповатое антикварное бра, которое включил Сергей Владиславович, разогнало тьму только в полуметре вокруг себя. Боковой свет высветил паутину отраженных лет на высоком, почти до потолка, зеркале. Рама красного дерева тянулась к Ане вырезанными лисьими лапами и гроздями винограда. Тяжелая портьера вишневого бархата прикрывала вход в комнаты.

Что-то еще необычное было в этой квартире. Аня попыталась сосредоточиться и понять. Здесь как-то особенно пахло. Смесью горьковатой полыни, свежего асфальта и кожгалантереей. И сочетание это было удивительно приятным.

— Проходи. Садись. Чувствуй себя, как дома, — сказал Брежнев, отодвигая портьеру и пропуская Аню вперед. — А я сейчас заварю чай.

Аня с трепетом вошла в большую квадратную комнату и сразу замерла от восхитившего ее зрелища. Угол комнаты представлял собой застекленный до пола эркер, выходящий прямо на канал. Вечернее зеленое небо, резко отчерченное черными силуэтами домов, отражалось в гладкой воде.

Аня оглянулась. Темные шкафы были полны книгами до самого потолка. У окна стоял большой письменный стол. Компьютер выглядел здесь полнейшим анахронизмом. Да и самого Брежнева трудно было представить хозяином этой квартиры. Ане казалось, что сейчас должен появиться настоящий хозяин, дряхлый старик со взглядом колдуна, опирающийся на палку, желательно волшебную.

Но портьера отодвинулась, и на пороге показался Сергей Владиславович, энергичный, подтянутый, загорелый, с подносом в руках. Ну разве что взгляд его, с некоторой натяжкой, можно было назвать колдовским. Была в нем нездешняя одержимость. Но разве возможно сохранить взгляд нормального человека, ежедневно занимаясь разгадыванием тайн мироздания?

— Что ты сегодня такая молчаливая? — спросил он, предлагая ей чашку ароматного чая. Чай источал тот самый запах полыни, который она учуяла в квартире, как только вошла. И еще — аромат свежего асфальта.

— А чем это так пахнет? — Аня закрыла глаза и вдохнула пар, кружащийся над чашкой.

— А это Анечка, высокогорный индийский чай, только не тот, конечно, что продается у нас в пакетах. Целый мешок этого чая я купил прямо на его родине, в Индии, очень высоко в горах. Я встречался там с одним чрезвычайно интересным человеком. Знаменитым астрологом. Шри Кахнеда такой. Может, слышала? Ну неважно.

— Астрологом? Но ведь вы же ученый. Вы верите во всю эту ерунду?

— Почему же ерунду? — улыбнулся Брежнев. — Это тоже точная наука. Причем, прекраснейшая наука, может, самая поэтичная, самая одухотворенная из всех.

— Наука? — изумилась Аня, никогда гороскопами не интересовавшаяся. — Псевдонаука. Ведь это смешно. Неужели все в жизни человека предрешено? Согласитесь, что и от него самого что-то зависит, — слушая Аню, Брежнев ходил по комнате и улыбался. — Да и события в жизни могут повлиять совершенно непредсказуемо. Кого-то сломать. Кого-то закалить. Да наследственность, в конце концов. Весь в мать, или весь в отца. А астрология — это фатализм. И потом, церковь ее запрещает. Интересно почему, как вы думаете?

— Потому что нельзя заглядывать за кулисы. Все очень просто.

— За кулисы чего?

— Мироздания, — Брежнев присел на подлокотник кресла и продолжил: — Ты так много на меня вылила, что, боюсь, не все запомнил. Но если по пунктам. Конечно, больше всего мне хотелось бы расхохотаться и не вдаваться в подробности. Но попробую иначе. Насчет фатализма. Конечно, никакого фатализма в науке этой нет. Но неправильный подход только предрешенность и видит. Ошибка в трактовке бывает ужасающе грубой. Например, если бы священник утверждал, что главный смысл поста — съесть побольше картошки с капустой. Но ты же понимаешь, что это не так. Смысл-то совершенно в другом. Так и тут. Смысл — в определенной для каждого кармической задаче. И полной свободе в путях ее выполнения.

— Ну, а двойняшки? — использовала Аня свою старинную заготовку, еще со школьных отвлеченных размышлений на уроках ненавистной математики. — Рождаются вместе, а характеры разные.

— Ну, это хрестоматийный вопрос. Разница во времени рождения в пятнадцать минут может полностью изменить космограмму. Вплоть до другого асцендента и совершенно другой аспектированности. Я могу показать тебе прямо сейчас, у меня где-то здесь, — и он стал рыться в бумагах на столе. — А, вот они. Посмотри, как меняется узор космограммы при незначительном изменении времени рождения. Вот этот человек родился в 23.40 — звезда Давида, космическая защита и избранность. А через десять минут ее и в помине нет, полосы какие-то. Видишь?

— Ну, а наследственность, гены? — не сдавалась Аня. — Что же они?

— Гены отвечают только за физиологию. Они не имею никакого отношения к характеру. Весь в мать — это заблуждение. Или социальное копирование. Она так себя ведет, и ребенок ее копирует. Только и всего… А вот карма от родителей тоже перепадает…

— Так почему же церковь запрещает все эти разговоры про карму, про гороскопы? — Ане сейчас представился отец Макарий.

— К истине много путей. Один из них — вера. Но есть и другие.

— Какие?

— Представь себе, что истина — дом. Но дом этот за забором, и охраняют его злые собаки. Путей множество. Вот к нему ведут электропровода — можешь стать током и попасть в дом по проводам. Ты попадешь в розетки, люстры, бра, холодильники, телевизоры и микроволновки. Истина будет совершенно ослепительной. К дому подведен водопровод — стань водой и войди. Ты узнаешь такое, о чем и не догадывается ток. Ты можешь принести в дом почту. Став почтальоном, ты дойдешь до порога. Если ты станешь трубочистом, то истина будет темной и неприглядной. Если сделаешь подкоп и попадешь в подвал, который закрыт снаружи вот такенным замком, то твоим открытием станут крысы, старый хлам, какой-нибудь мешок с картошкой. Каждый раз истина будет совершенно иной. И каждый раз она будет объективной.

Он шагал по комнате и, заметно воодушевляясь, горячо объяснял Ане:

— Религия — это готовый к употреблению продукт. Только добавь воды. То есть веры. Ритуалы зафиксированы, молитвы записаны, иконы намолены. Но к истине можно прийти разными путями. Или ты пассажир, и тогда тебе не надо соваться в машинное отделение. Или ты пилот, и тогда твоя святая обязанность знать устройство своего самолета. И тот, и другой прилетят в пункт назначения. Но пассажирам сделать это значительно легче. Вера делает нас пассажирами. Нас привезут куда надо. Понимаешь? И можно заботиться только о хлебе своем насущном… И не совать свой нос куда не надо.