Дмитрий Вересов - Летний сад

Наталья Иволгина, девочка из поселка городского типа, расположенного на краю цивилизованного мира, уже исчерпала все способности удивляться и восхищаться, в короткий срок открыв для себя целую планетную систему ленинградской жизни и в результате головокружительного кульбита перенесясь в параллельный мир капиталистической действительности. Возможно, что существовало и другое объяснение Наташиной сдержанности, но ее внешнее равнодушие скорее говорило о редкостном душевном равновесии, нежели являло Лондону и миру нарочитую и манерную маску недалекой искушенности.

Так или иначе, но и Джейн, и Наталья, встретившись за чайным столиком в «Далайле», практически одновременно почувствовали: встретились не те, знакомые по Ленинграду, а две совсем другие молодые женщины, изменившиеся внутренне, прошедшие схожие по полноте и силе жизненные испытания.

Это взаимное ощущение, понятное им обеим, помогло женщинам преодолеть неловкость первых минут встречи. Обменявшись приветственными репликами и комплиментами, уже в полной тишине, внешне увлеченные чаепитием, они сосредоточенно и напряженно изучали друг друга. Но постепенно напряжение спадало и робкие по началу улыбки прервались одновременным: «Ну, как ты, рассказывай!» Девушки от души рассмеялись, настолько в унисон прозвучала эта одновременно произнесенная по-русски фраза.

Плотину взаимного молчания прорвало. Устных договоренностей не было, но собеседницы дисциплинированно соблюдали очередность своих рассказов, каждый из которых начинался с момента последней встречи, произошедшей через три дня после молодежного демарша на Пряжке.

Лишенные душещипательных и прочих подробностей, сообщения приятельниц бесстрастно фиксировали событийную канву, оставляя за слушателем право самостоятельно делать выводы о том, чего стоило той или другой героине печальной повести пройти через очистительное горнило пережитого.

Это стихийное и взаимное репортерство не имело ничего общего ни с надуманно приветливым щебетанием в модном салоне красоты, ни с аналогичной ситуацией вокруг деревенского колодца, дающего воду и предлог к женскому общению где-нибудь в российской глубинке.

В интуитивном тяготении к обретению долгожданного понимания, когда можно избежать самообнажения души, поскольку ты уверен в способности слушателя понять и принять тебя таким, каким ты стал в результате своих жизненных борений, девушки почувствовали друг в друге то долгожданное родство душ, которое человеку свойственно ожидать в ближних постоянно, но встречи с которым у большинства людей, населяющих эту планету, так и не происходит.

Счет времени был потерян, а пространство приватной чайной комнаты отеля «Далайла» разрослось до пределов Ойкумены. Хамоватые английские «бобби», первыми допрашивавшие Наташу и Егора, встретились тут с подчеркнуто воспитанными прапорщиками из внутренней тюрьмы КГБ, а потом они все дружно потеснились, давая возможность выступить на сцене театра воспоминаний Кириллу Маркову и Вадиму Иволгину с маленькой дочерью, чекисту-комсомольцу Гладышеву и генералу Ивлеву, стервозной русской свекрови и не менее презренным коллегам из МИ-5, обожающим, как и Гертруда Яковлевна, многозначительные взгляды при полном отсутствии ясного и вразумительного вербального сопровождения.

Лишь внезапное появление обаятельнейшего Гроция Эймса положило конец этой встрече. Наталью в сопровождении миссис Флоттон, переквалифицированной в пожилую даму-компаньонку, отправили в свой номер, а Джейн было предложено воспользоваться автомобилем мистера Эймса.

Так они и расстались в тот день: Наталья, успокоенная и уверенная, что теперь она не одинока, и Джейн, нашедшая недостающее эмоциональное звено между «тем» и «этим» периодами своей жизни. Русская девушка, отложив знакомство с обстановкой своего нового жилища, быстро уснула сном праведницы, подразумевающим безмятежную встречу будущего утра, а молодая британка, с рассеянной улыбкой ехавшая домой в казенном эймсов-ском «Ровере», пыталась смоделировать свою будущую жизнь, в которой надо было отвести место для новой, неожиданной русской подруги.

– Что скажете, мисс Болтон?

Джейн вздрогнула, словно очнулась ото сна.

– Кажется, сэр Кроу прав, мистер Эймс. Курбатов не солгал, Наташа не в курсе обстоятельств случайной гибели Норвежца и всей его грязной финансовой кухни.

– Вы уверены, что она не заметила ваших вопросов?

– Прослушайте запись нашего разговора и сами убедитесь. У русских не было времени подготовить из этой девочки серьезного профессионала.

– У них был год, мисс Болтон.

– О, конечно, Гроций! Как много можно успеть за это время! Например, доносить до срока и родить ребенка, обеспечить ему уход и заботу и все это, не покидая учебного центра русской разведки! Должно быть, там у них большие перемены, рассчитанные на кормящих матерей…

– Вы напрасно злитесь, Джейн. Вам же известно, что ребенком занимался муж этой девушки, и у нее было достаточно времени…

– Чтобы вместе с костоломами Курбатова вымогать деньги у ленинградских фарцовщиков? Скажите уж сразу, что именно Наташа зарезала Норвежца, а не какой-то там никому неизвестный Толя Мурманский!

– Мисс Болтон!

– Я устала, мистер Эймс.

Девушка снова замкнулась. Настроение было испорчено. И самое обидное заключалось в том, что не Гроций был этому причиной, злиться стоило лишь на саму себя и Арчи. Ведь общеизвестно, что благими намерениями вымощена дорога только в известный пункт назначения, и, как бы ни желала последняя представительница древнего рода окончательного разрыва с разведкой Ее Величества, решение будет приниматься не сочувствующим ей Арчибальдом Сэсилом Кроу и, конечно же, не самой Джейн Болтон.

Знающие люди относят московскую традицию встреч на конспиративных квартирах ко временам наполеоновской оккупации города, когда лучшие люди министра Фуше спасали таким образом бар-ские хоромы от несанкционированных мародер-ских покушений Великой армии, а саму Великую армию – от идеологического разложения.

Патриотически же настроенные знатоки выводят эту традицию от времен царя Иоанна Грозного. Именно тогда дворянская мелюзга, вроде всяких там Вяземских и прочих Толстых с Юсуповыми, хоронилась по столичным задворкам от ярого гнева старых, рюриковской крови, родов.

Вот этими самыми встречами на конспиративных квартирах, хлебосольными и неторопливыми, и полюбились полковнику поездки в Москву. Полюбились во времена былинные, стародавние. Когда под железной пяткой госбезовского сержанта плющились пальцы всемирно известных ученых и деятелей культуры, когда каменные лица эмгэбэшных следователей безучастно наблюдали глубины человеческого падения, в которые, как в омуты, проваливались известные военачальники, парторганизаторы и простые советские люди. Одним словом – полюбились они в ту пору прекрасную, когда в стране царил полный порядок, впрочем, и еще кое-кто…