Дмитрий Вересов - Летний сад

В ожидании ленинградский гость в который уже раз плотоядно осматривал шикарно сервированный и обильно уставленный яствами стол. Красоты казенного хлебосольства следовали незыблемому микояновскому канону, сочетая незатейливость даров всесоюзных житниц и здравниц с кулинарными изысками, унаследованными рабоче-крестьянской властью от поваров великокняжеского семейства и мастеров третьего разбора, потчевавших большевистских заговорщиков по купеческим трактирам на Москве и кухмистерским в Санкт-Петербурге.

Здесь были: традиционно полезные для здоровья и пищеварения государевых людей три вида икры, включая черную ястычную; воронежский разварной окорок, напластанный кусками полусантиметровой толщины; острое, даже на вид, куриное чахохбили в сложном соусе из южных овощей и горских приправ; само собой – белорыбица и красная ее родственница в заливном, разварном, сыро– и горячекопченом состоянии. Также на столе присутствовали многочисленные колбасы и сыры, эффектно уложенные в стиле «ассорти», причем крупнозернистая сырокопченость соседствовала со слезливыми дырчатыми ломтиками сыров, что придавало веренице этих блюд отдельную эстетическую приятность. Малое количество дичины оправдывалось летним, «неохотничьим», временем, но компенсировалось розовой шинкой, смуглым карбонатом, фиолетовой бастурмой и белоснежными, тончайше нарезанными кусочками шпига с золотистым, как у академических томов, обрезом.

На приставном столике мерцали традиционные звезды коньячных генералов, строго соблюдая табель о рангах, имеющую место и в кругах высшего офицерства. «Двин», «Юбилейный» и «Россия» занимали наиболее почетные места, а уже за ними следовали «Арарат», «Ахтамар», «Дербент» и прочие. Отдельную группу составлял прозрачный, как слезы девственницы, излюбленный напиток российских тружеников, правда, в более скромном ассортиментном представлении. Марочные и столовые вина нисколько не заинтересовали полковника Белоногова, а вот изюмно-сладкий «Кюрдамюр» всколыхнул в суровой душе ветерана воспоминания о далекой юности, когда, стройный и бесшабашный, он гонял по среднеазиатским солончакам и барханам феодально-байских недобитков из состава басмаческих банд. Глаза полковника подернулись дымкой воспоминаний, но тут послышались звуки открываемых дверей и сдержанные голоса вошедших.

– Здравствуй, здравствуй, друг прекрасный! О чем задумался? – вошедший громкоголосый исполин был хорошо известен не одному поколению советских людей. Не столько по своим делам или речам, сколько по многочисленным фотографиям на стендах, в газетах и прочих коллективных явлениях Политбюро ЦК КПСС своему народу методом высокой печати.

– Да так, о своем, о стариковском. – Полковник придал голосу самые бравурные нотки, на какие был способен.

– Ну уж, брат, ты и сказанул, «стариковском»! Какой же ты старик? Мы с тобой еще ого-го-го! Многим молодым фору дать сможем. Да и куда они без нас? Вот, кстати, познакомься – мой внучек, теперь в вашем ведомстве служит трудовому народу. Ивлев твой, между прочим, его непосредственный подчиненный.

Полковник крепко поручкался с молодой сменой, и в недолгом времени вся троица, удобно устроившись за столом, утоляла нагуленный в трудностях государственной службы здоровый мужской аппетит.

– Ну, заморили червячка, и будет. Давайте, товарищи, перейдем к делу и, как водится, послушаем наименьших годами и опытом.

Вызванный к докладу внук аккуратно отложил приборы и, промокнув губы салфеткой, глуховатым голосом приступил к изложению.

– Вместе с полученными от англичан перстнями мы теперь имеем тринадцать ключей, следовательно, не хватает только одного.

– Знать бы, где искать, – мрачно проговорил сановный дед. – Мне вот, например, не верится, что, кроме нас троих, ни одна живая душа ни сном, ни духом не ведает про эти самые коридоры времени. Вон, – он вилкой указал на полковника, – приятель его из Кунсткамеры наверняка в курсе.

– Сомнительно, – полковник тут же приготовился защищать свою точку зрения, но хозяин перебил его:

– Потом расскажешь. Сейчас давай с англичанами и ключами разберемся. Ты уверен, – обратился дед к внуку, – что и англичане, и Ивлев твой ни о чем не подозревают?

– Практически да.

– А почему «практически»? Что, есть какие-нибудь основания для сомнений?

– Как тебе сказать, товарищ дед… Этот американец меня смущает…

Полковник вопросительно посмотрел на хозяина. Тот ухмыльнулся.

– Расскажи ему про американца, а то он не в курсе.

– Дэннис Роберт Болтон – отец той англичанки, которая столько шума у вас в Ленинграде наделала. Сволочь изрядная: цэрэушник, наркоман, гомосексуалист и двурушник. Сдал собственную дочь из желания наложить лапу на ее состояние, которое она унаследовала за дедом и матерью.

– А при чем тут он и ключи?

– Так этот гомосек заокеанский первым про них и рассказал, – державный дед коротко хохотнул и продолжил: – Вот ему, – он указал вилкой на внука, – когда сей молодец по партийному заданию с ним гашиш курил в Порт-Саиде. Так что, полковник, сдается мне – не одни мы про это знаем. И если твой Бертран тоже в курсе, то хреновая картина вырисовывается.

– С американцем, я думаю, вопрос просто объясняется. – Полковник отметил внезапный интерес, проявившийся у обоих собеседников. – Они же, барахольщики, за нами гитлеровские крохи подчищали и крысиные тропы для недобитков устраивали. А фашисты, особенно главный, шибко интересовались не только мистикой да волшебствами разными, но и деятельностью нашего ленинградского института, даже диверсантов засылали, ну да об этом я уже рассказывал. Так что раскопал он где-нибудь в архивах некий доклад, вот и получайте его американскую осведомленность.

– Логично… Что скажешь, товарищ внук?

– Перепроверить бы на деле.

– А что, получится?

– Если аккуратно…

– Как эти, с психическим? – дед мрачно уставился на тарелку. – Твой черед разъяснять, старый товарищ, каким образом этот Марков во времени шастать начал, без всяких ключей и коридоров.

– Феномен! – Вспомнились сложности с организацией автокатастроф для работавших с Марковым людей. Неприятно засосало под ложечкой, и где-то в глубине души возникло смутное беспокойство. – Из долгих нудных объяснений следует только одно: возможен и спонтанный, неподготовленный переход. Это как-то связано с геологической морфологией приневской низменности и неизвестными возможностями человеческого сознания.

– Это ты в бумагах у Ланской вычитал или твои алхимики убиенные насочиняли?

– У Ланской.

– Добре. Ты, кстати, документики эти прихватил с собой, как договаривались?