Михаил Кербель - Срок для адвоката

В этих посёлках хозяева кое-как слепили дома, домики или их подобие из самана, ракушечника, глины или фанеры. Кто-то со временем узаконил строение, а кто-то – нет.

Один из таких полулегальных посёлков был разделён надвое улицей. По одну сторону улицы жили цыганские семьи, по другую – полукриминальный сброд, которого в том посёлке было большинство.

Весь город знал – они постоянно враждовали друг с другом. Эта вражда сопровождалась кровавыми драками. Иногда насмерть. И жертвами почему-то в большинстве случаев были цыгане. Ни правды, ни управы на распоясавшихся подонков найти было невозможно.

У Любы убили первого мужа, от которого у неё двое детей, а потом и второго, от которого она беременна сейчас.

Все жалобы в милицию оказывались у участкового, которого регулярно «подкармливала» и с которым постоянно выпивала шпана. Ни просьбы, ни слёзы не помогали. Виновные оставались безнаказанными. И такие случаи были не в одной семье.

Цыгане всерьёз подумывали о переселении в другое место, а некоторые, в том числе и семья Любы, даже поставили дома на продажу. И даже цыганский барон ничего не смог сделать, только разводил руками.

Несколько дней назад Люба чуть не умерла от страха после того, как её мать Мария спасла своего сына Борю от пьяных разбушевавшихся соседей, а её сестра Надья, предотвращая убийство матери, вонзила нож в сердце нападавшему.

– Закрыли сестру Надью. Статья – убийство. Арестовали маму Марию. Статья – особо злостное хулиганство. И даже брата Борю посадили – злостное хулиганство. Нападавшая на него пьянь «сделана» потерпевшими… – со слезами на глазах закончила Люба.

«Правосудие во всём своём блеске! Таким оно было. Такое и есть. Будет ли иным? Вряд ли…» – пронеслось в голове Марка.

Слух о случившемся в Херсоне мгновенно перелетел границы страны и достиг «вражеских» голосов.

И вот уже самый вражеский из них – «Голос Америки» – на все лады склоняет и спрягает «славную» советскую действительность, добавив немало седых волос руководителям Херсонской области, не говоря уже о тех наказаниях, которые посыпались на них из Киева и даже из Москвы (доложено самому Андропову!). Не за сам факт убийства, а за то, что допустили волнения в городе!

Больше всего Люба переживала за мать. Она и так часто болела. Перенесла инфаркт. А в тюрьме здоровье уж точно не поправишь.

Марк заключил с Любой договор на защиту Марии, но это ещё не всё.

То, что здесь передано вкратце, Люба рассказывала на протяжении двух часов, приводя многочисленные примеры физических и моральных обид цыганам на этой забытой богом окраине Херсона, где закон начинался и заканчивался на участковом милиционере, щедро подкармливаемом и делившемся со своим начальником РОВД.

Многочисленные попытки изменить положение жалобами в районную и областную прокуратуру успеха не имели. Жалобы возвращались начальнику милиции и участковому. Реакция была соответствующей. Цыганам доставалось ещё больше.

Слушая Любу, Марк не раз вздрагивал, как будто сам переживал все те ужасы, которые выпали на долю её семьи и соплеменников.

Будучи под сильным впечатлением от её рассказа, он понял, что не сможет оставаться спокойным, не сможет ждать долгих месяцев следствия, суда, обжалования приговора. Марк решил действовать немедленно.

Поэтому он тут же засел за написание пространной жалобы в Центральный комитет Коммунистической партии Украины на имя Первого секретаря ЦК КПУ.

Каждый тезис этой жалобы Марк подкреплял реальными фактами беззакония, творящегося в Херсоне, сообщёнными Любой. Писал, ещё будучи во власти эмоций, и когда прочитал написанное своим коллегам, те одобрительно закивали головами:

– Молоток, Марк!

– Хорошо сделано!

– Отправляй! Удачи!

На следующий день Люба привезла свидетельства о смерти двух её мужей и целую кучу прокурорских и милицейских отписок, а также справки о болезнях её матери Марии, копии которых Марк приложил к своей теперь уже документально мотивированной жалобе, которую Люба решила сама отвезти в Киев, в ЦК КПУ.

Если бы он только мог представить, к каким последствиям это приведёт!

Через некоторое время Марк решил съездить в Херсонскую областную прокуратуру, чтобы отвезти ордер на защиту Марии.

В Херсоне Марк очутился впервые. Такой же зелёный, пыльный и жаркий южно-украинский город, но чуть поменьше Николаева.

Зайдя в прокуратуру, заглянул в кабинет, на двери которого висела табличка: «Начальник следственного отдела Верноруб», и, увидев пожилого, небольшого роста мужчину за печатной машинкой, спросил:

– Добрый день! Я адвокат из Николаева. Скажите, пожалуйста, кто ведёт дело по цыганам?

Следователь поднял голову, оторвав взгляд от машинки:

– Владимир Мудко.

– Что? – чуть не подпрыгнул Марк. – А вы не знаете, он случайно не Харьковский юридический окончил?

– Случайно Харьковский, – улыбнулся следователь.

– А где его кабинет? – спросил Марк, чувствуя, как у него каждая клеточка выбивает туш и пляшет от радости.

– По коридору налево.

– Благодарю! – кивнул Марк и поспешил дальше по коридору.

Вот и кабинет с табличкой: «Следователь по особо важным делам Мудко В. Г.».

Марк смотрел на новенькую табличку, а видел картинки своего недавнего прошлого, видел себя – студента, пришедшего из армии, и своего институтского товарища – широкоплечего брюнета с уже лысеющей крупной головой и глубоко посаженными серыми глазами – Володю Мудко.

Вспоминал…

Они учились в соседних группах, на лекциях сидели рядом, и все четыре года учёбы Володя представлял Марка своим другом.

Хотя, вообще-то, парень он был немного странный, и однокурсники его не любили. Большую часть времени он проводил в библиотеке, упорно изучая трактаты индийских философов, притом что юридические науки давались ему не очень.

Но это бы ещё ладно, а вот то, что он потом пытался изображать из себя человека необыкновенного и разглагольствовать о своих «глубоких» познаниях индийской философии в студенческом общежитии (когда надо и не надо), ничего, кроме насмешек, у ребят не вызывало. Сначала безобидных, а потом всё обиднее и обиднее. И это вошло в привычку.

Марку стало жаль Володю, и он не раз защищал его, как бы взяв под свою опеку. Постепенно насмешки в адрес Мудко поутихли. И тот не упускал возможности выразить свою признательность, называя Марка своим «единственным и лучшим другом».

Эта признательность возросла во сто крат, когда однажды он сломал ногу и не мог ходить. И Марк, высунув язык, оббегал чуть ли не весь Харьков, пока не нашёл ему костыли.

Он в течение двух месяцев ежедневно носил Володе еду в комнату, пока тот не смог двигаться самостоятельно. И конечно, после этого словами его благодарности можно было оклеить все стены их института.