Шарль Левински - Воля народа

Телефон, разумеется, звонит как раз тогда, когда ты только что удобно устроился. Если это опять окажется массовый обзвон, компьютерный голос, желающий что-то навязать ему и продать, страхование или членство в каком-нибудь клубе для пожилых, то завтра же утром он первым делом напишет едкую жалобу, солёную и перчёную. В конце концов, они взимают с него ежемесячную плату за то, что его номер избавлен от рекламы. Кровать имела дополнительную функцию подъёма, с лёгким принуждением опрокидывая тебя на ноги, а поскольку другая домашняя туфля куда-то запропастилась, он потащился к письменному столу полубосой.

– Вайлеман.

– Нам нужен некролог, – сказал молодой человек, судя по всему, лишь недавно переживший юношескую ломку голоса.

– С кем я говорю?

– А разве вы не видите это на вашем дисплее?

Разумеется, у его телефонного аппарата был дисплей, ведь он происходил не совсем уж из каменного века, но показывал он только номер звонившего, а не так, как современные аппараты – одновременно имя и адрес.

– Это Вельтвохе . – Таким тоном, как будто он говорил: «Это Белый дом». Или: «Это Ватикан». Притом что это была всего лишь газета, окей, самая крупная, но сам по себе тираж ещё не канонизирует издание в святые, а что касается традиций, которыми они так гордились – только из-за того, что они всё ещё носили в своём названии «вохе», неделю, хотя уже много лет выходили ежедневно, ещё не значило, что их основал сам Йоханнес Гутенберг. Но неважно, заказ есть заказ.

– Некролог, окей.

– Завтра к двенадцати дня. И, пожалуйста, с точным соблюдением объёма.

– Дюжина сотен знаков, объём известный.

– Максимум тысяча. Кажется, не такой уж важный был человек. Всё понятно?

– Ну, может быть вы будете так любезны и назовете мне фамилию этого человека.

Вообще-то использовать сарказм с такими людьми было сущим расточительством, у них ещё в школе журналистов выветривалось из мозгов всякое чувство юмора.

– Фамилию. Да, конечно. – Вайлеман слышал клацанье клавиатуры. Молодой господин помощник редактора вынужден был и впрямь наводить справки.

– Дерендингер, Феликс, – произнёс ломкий голос после паузы. – Вроде бы журналист. Но ведь вы еще знали его?

Кальвадос, который он держал в холодильнике на крайний случай, не был настоящим, хороший импортный продукт он давно уже не мог себе позволить. Произведён в Тургау, но дело сейчас было не в его происхождении. Ему неотложно требовался глоток от шока, и не один.

Дерендингер.

Ещё несколько часов тому назад он был еще жив, выглядел хотя и не очень здоровым, видит Бог, но и не смертельно больным. Он был не в себе, но от Алоиза не умирают, с ним доживают до преклонных лет, он знал случаи, когда уже следующее поколение попадало в дом престарелых, всё ещё неся ответственность за отца или мать, которые ничего не помнили и никого не узнавали. Нет, тут было что-то другое. Ведь они же беседовали, чёрт возьми, пусть это была не настоящая беседа, окей, Дерендингер подбивал его на какую-то глупость, но всё равно, а потом он ушёл, не простившись, через площадь. Что же могло после этого произойти? Почему этот тинейджер из Вельтвохе не сказал, что случилось с Дерендингером?

Его старый журналистский рефлекс всё ещё подсказывал ему тут же сесть за телефон и обзванивать – сначала семью Дерендингера, если у него ещё была семья, женат он, по его сведениям, не был никогда; или обзвонить больницы, одну за другой, не так уж их много в Цюрихе. Интернет всё ещё был последним, что пришло ему в голову, хотя он вполне управлялся с ним, но что поделаешь, сила привычки.

«Дерендингер, Феликс», – вбил он в поисковик и нажал на приоритет «за последние сутки».

Было даже фото, снятое на улочке Шипфе. Очертания тела, прикрытого парусиной, из-под которой вытекла кровь. Увеличив снимок, он даже смог различить надпись на искусственной ткани: «Лиммат-клуб Цюрих». Наверное, это было ближайшее место, где они смогли раздобыть кусок парусины. Дерендингер, должно быть, упал здесь внезапно, оступился и рухнул, или инфаркт, нет, не инфаркт, от него не истекают кровью, а просто оседают на землю.

Ни то, ни другое. Там было не одно, а несколько сообщений, от прохожих, которые случайно шли мимо и не упустили возможности тоже поиграть в репортёров. «Упал с Линденхофа», – в этом все они сходились. Один якобы даже видел падение своими глазами, воображала, такие всегда находятся при любом несчастном случае, но следы казались однозначными. Появилось уже и суждение городской полиции: «Предположительно самоубийство». Потерпевший, как считалось, поднялся на стену наверху, на Линденхофе, и спрыгнул оттуда вниз. О его мотивах ничего не известно.

Поднялся на стену так, что этого никто не заметил? Это не подходило к тому впечатлению, которое осталось у Вайлемана от вчерашнего посещения Линденхофа. Да, Дерендингер ушёл в ту сторону, мимо источника Святой Хедвиги, но там было полно народу, главным образом туристы, и все они непрерывно фотографировали. Сам Вайлеман со своей парковой скамьи не мог просматривать пространство до стены, но был уверен, что уж там-то то они тем более теснились; снимать панораму набережной Лиммата сверху, от Линденхофа, входило в обязательную программу любой городской экскурсии. И, несмотря на это, Дерендингеру якобы удалось сделать это, никем не замеченным? И даже если так: хотя бы на одном из этих туристических снимков его прыжок запечатлелся бы, да что там на одном, на дюжине, ведь эти люди начинали снимать уже за завтраком в отеле и отключали свои аппараты только ложась в постель. Не говоря уже о камерах видеонаблюдения, которые в городе охватывают каждый квадратный метр, поначалу были даже протесты против такой системы, но сопротивление потом как-то усыпили – может, потому, что камеры стали меньше и не так бросались в глаза, или просто потому, что люди увидели бесполезность сопротивления. Если на какой-нибудь отдалённой улочке кто-то бросит на землю окурок, на следующий же день по мейлу придёт уведомление о штрафе, а тут вдруг не оказалось ни одного снимка скандального самоубийства? «Полиция проводит следственные действия», это, конечно, было только колебание воздуха, Вайлеман за годы своей профессиональной работы начитался таких отчётов и больше не попадался на эту формулу. «Проводит следственные действия» означало: «Чего мы будем носиться сломя голову? Есть на свете дела и поважнее мёртвого старика».

Кальвадос из Тургау обжигал глотку, подделка была не очень удачной, но Вайлеман налил себе ещё один стакан. Было свинством, что полиция не восприняла этот случай всерьёз, для выписывания штрафов у них людей хватает, любой пьяница, не сумевший добраться до ближайшей туалетной кабинки, был им важен, важнее мёртвого Дерендингера. Если бы Вайлеман ещё работал в газете, он бы тут же сел и написал пламенную статью против такой дикой диспропорции, но написать такой же текст для интернета, где он стал бы одним из сотен тысяч склочников и придир, какие и без того уже плотно населяют его – на это у него не было охоты. Там нет читателей, по крайней мере настоящих; с тех пор, как достаточно нажатия кнопки, чтобы мигом опубликовать на весь мир любой мозговой пук, все они были слишком заняты тем, что пишут сами.