Ольга Волошина - Портрет смерти в полный рост

Варя на минуту задумалась, погрызла ручку, постучала ею по краю стола. И снова забарабанила по клавиатуре: «ненависти и зависти…»

Чёрт бы побрал эту жару! Май выдался необыкновенно жарким. Так трудно думать в таких условиях, а сроки поджимают. Но эта странная работа ей сейчас очень кстати: непривычная тишина их большой квартиры невыносимо угнетает. Трудно поверить, что звонкий голос матери и раскатистый смех Влада никогда больше не будут звучать в этих комнатах, таких уютных прежде. И таких пустых и мрачных теперь.

Эта весёлая и безалаберная жизнь в Риме кажется теперь такой далекой и нереальной. Между тем миром и тихим тоскливым сегодняшним Вариным одиночеством лежала телеграмма. «Несчастный случай… погибли… похороны воскресенье… Тётя Соня».

И всё как во сне. Чужие лица, дежурные слова сочувствия, праздное любопытство. Чрезмерная, тягучая ласковость Софьи, кокетливо именующей себя «тётей». Её навязчиво чёрный, изысканный и дорогой наряд. До нелепости глубокий траур по любимой двоюродной сестре. «Мы были так близки, так дружны! У меня никогда не было родной сестры, да и родней Наташи не было никого в целом мире». И необильные, аккуратные слезы, подчеркивающие красоту тёмных, тщательно подкрашенных глаз.

Вернуться к прежней работе Варя так и не смогла, так что Костик Давыдов со своим странным предложением оказался очень кстати. В другое время она бы, может, и отказалась, уж больно нелепым был замысел этой пародии на Оскара Уайльда. Да ещё и страшной, мрачной пародии.

– Хватит уже этих «голубоватых» интерпретаций «Дориана Грея», пусть будет теперь немного розового, – сказал Костик, сидя напротив неё за столиком и отхлебывая понемногу из стакана какую-то дрянь, именуемую коктейлем «Креольским утренним». К своей порции в высоком стакане Варвара так и не притронулась. Она молча отщипывала кусочки хрустящей булочки и ждала продолжения. И Давыдов продолжил:

– Назовем это условно «Портретом Дорианны Грей», чтобы не обвинили в вольном обращении с классиком. Само собой, «по мотивам». Хотя теперь допустимо всё, но тем не менее… И постарайся сделать пострашнее, чем в первоисточнике. Ты можешь, я знаю. Следил, следил за твоими репортажами «Из мрака прошлого». Зритель не должен быть обманут в своих ожиданиях. Жаль, сделать «Дорианну Грей —2» нам потом не удастся. Но мы с тобой ещё много чего интересного сможем соорудить. – Коктейль явно начал действовать на Костиков организм, и болтовня его становилась всё оживлённее. – Так что знай, старуха, со мной не пропадёшь! В общем, берись за дело прямо теперь и держи меня в курсе. Снимать начнём уже в этом месяце, никаких каникул в летнее время. Жить надо интенсивно, отдохнуть мы и на том свете успеем. Надеюсь, по крайней мере. Имей в виду, провести жизнь в безделье тебе не удастся, раз уж со мной связалась.

Реагировать словами Варваре было лень, и она лишь изредка неопределенно кивала. Сейчас, в её нынешнем состоянии, годится любая работа. Если поддаться этой липкой неотвязной тоске, потом собрать себя снова будет нелегко. Так что сойдет и «Дорианна», лишь бы хоть кому-то это было нужно. А Костику, кажется, просто жизненно необходим этот «Портрет» по мотивам, и он будет всё время теребить её, чтобы она не расслаблялась. И как только Давыдов ухитряется толстеть при такой беспокойной жизни?

***

За окном плыла июньская жара, а на экране компьютера начиналась весна. Свою недлинную жизнь персонажи Вариной «Дорианны» должны прожить от свежести весны до зимней безнадёжности. От юных порывов до разочарований и преждевременно угасших желаний источенной пороками, пресыщенной героини. Осталось только все это придумать…

«Выставка вызывала интерес и между стендами и витринами с самого утра толклись разнообразные личности, то в одиночку, то сбиваясь в кучки. Картины, безусловно, хороши, но дело даже не в них. Важно было показаться, сказать что-то умеренно хвалебное или, напротив, неумеренно презрительное в адрес маэстро Грея. Его картины на вернисаже казались слишком многочисленными и чересчур яркими, чтобы ими стоило вслух восхищаться. И автор слишком состоятелен, чтобы о нем могли хорошо говорить.

Зато здесь можно было увидеть любого из тех известных людей, кого вам не удастся встретить на прогулке в парке или в холле театра между двумя актами спектакля. Если повезёт, то можно и перекинуться словом с кем-то иным – нужным, но недоступным в другой обстановке.

Если же вам недостает духа пройтись язвительными репликами по творениям самого Грея, вы можете с чистой совестью ругать выставленные тут же немногочисленные, но достаточно бездарные творения дочери художника. Беспомощные, подражательные, блёклые. Более чем хорошенькая авторша, мнящая себя художницей, с мрачным видом ходила между картинами, изредка поправляя что-то на стендах. Нарочитое равнодушие давалось ей с трудом.

– Так хороша собой и так удручающе бездарна! Если бы не отец, вряд ли её приняли бы в Академию, – донеслось до девушки. Дорианна вздрогнула и ещё больше помрачнела. Но она слишком хорошо относится к себе, чтобы расстраиваться из-за этого. Анна наклонилась за упавшей со столика листовкой и шагнула через натянутую ленточку ограждения к стенду, который ещё только готовили к экспозиции. Здесь можно немного успокоиться, перебирая рисунки в большой коробке.

– Нет, друг мой Макс, вот в этом ты не прав. Вы все не правы. Это юное создание так прекрасно данной Богом красотой, что любое творение её рук должно тут же быть объявлено талантливым. Господь – не человек, он не ошибается, – услышала Анна низкий мелодичный женский голос с противоположной стороны стенда.

– Но Бэла, ведь ты же не думаешь, что все вокруг должны обожать тебя только за то, что ты красива. Всякий раз, выходя на сцену, разве ты надеешься только на Господа, который должен был бы дать тебе все и сразу. Ведь тебе тоже приходится снова и снова преодолевать свою лень, слабость, дурное настроение и становиться творцом этих прекрасных образов, движений, которые заставляют публику кричать от восторга и бросать охапки цветов тебе под ноги.

– Ты льстишь мне, как всегда. Но если бы только ты знал, что самая убедительная мысль, подстегивающая меня на сцене, это боязнь старости во всех внешних её проявлениях. Сохранять юность и красоту, данные свыше, много труднее, чем создавать прекрасные образы в танце. Мысль, что обожатели мои, запомнив меня на сцене и в славе, будут снисходительнее к моей увядающей красоте, заставляет меня делать всё то, что вызывает эти аплодисменты и восторги. Вовсе не славы я жажду, а ощущения, что всё ещё молода и хоть чем-то хороша.