Дик Фрэнсис - Лучше не возвращаться

Было слишком поздно корить себя за то, что я вернулся. С тех пор при самом случайном ходе событий все, что я мог предпринять, — это попытаться сделать положение сына Кении лучше, чем если бы я не приезжал.

— «Апджон и Трэверс», — произнес я. Рэмзи кивнул.

— Мы поинтересовались ими, после того как вы вчера их упомянули. Фирма не существует уже много лет, но во времена развратника Трэверса это было страховое агентство. Оно распалось, когда и Трэверс, и Апджон умерли.

Он пристально посмотрел на меня:

— А откуда вы знаете, сэр, об Апджоне и Трэверсе?

— Понятия не имею, — слабым голосом ответил я.

Кен быстро взглянул на меня. Он все еще не перестал мне верить, однако был сильно озадачен. Должно быть, я слышал название фирмы в доме Тео. Я просто не знал, почему оно втемяшилось мне в голову.

— А с чего бы страховому агенту приходить в ветеринарную клинику поздно ночью? — спросил я.

— Да, с чего бы? — спросил Рэмзи, как будто зная ответ.

— Кто-то пригласил его обсудить планы страхования, — предположил я. — Может быть, это связано с незаконной страховкой лошадей. Может, они не поладили, и это закончилось либо случайной, либо предумышленной смертью Трэверса. Может быть, пожар устроили нарочно, чтобы скрыть следы.

— Очень много «может быть», хотя я не сказал, что вы ошибаетесь, — заметил Рэмзи.

«Перетасуйте кусочки, — подумал я, — и они смешаются в кучу».

Рэмзи опять проводил нас и запер двери, хотя в кармане у Кена скорее всего тоже были ключи, и, стоило ему захотеть, мы бы вернулись обратно. Однако на Кена клиника, казалось, действовала угнетающе, и он был рад уехать. Мы стали у своих машин, и Кен спросил:

— Что дальше?

То, что случилось дальше, можно приписать только одной из этих невероятных вспышек старой памяти, мучительно непонятных в большинстве своем, но иногда потрясающе ясных. Наверно, много нитей должно слиться воедино, чтобы получилась правильная канва. Я вспомнил мой угрожающий сон и понял, что когда-то слышал, как моя мать говорила больше, чем рассказала мне по телефону.

— Ну, — сказал я, затаив дыхание, — а что, если нам съездить к Жозефине?

— С какой стати?

— Поговорить о твоем отце.

— Нет, ты не посмеешь, — воспротивился он.

— Мне кажется, что мы должны это сделать, — сказал я и частично посвятил его в свои планы.

Он растерялся, но тем не менее мы поехали к его матери. Она занимала два верхних этажа в большом красивом доме в стиле Эдуарда VII на изящной полукруглой террасе в Челтенхеме. Через открытые окна ее гостиной был виден кованый железный балкон, выходивший в старый городской сад. Все было бы прекрасно, но мебель Жозефины выглядела чопорной и невыразительной, как будто не менялась десятилетиями.

Кен предупредил ее по телефону, и она была даже рада видеть нас. По пути мы купили бутылку сладкого вишневого ликера, который, по словам Кена, его мать очень любила, но постоянно себе в этом отказывала. Хотя подарок и приняли неохотно, однако тут же откупорили. Кен налил большой стакан матери и две менее вместительные посудины для нас с ним. Сам он скривился, но я к тому времени научился уже есть и пить что угодно, не показывая своего недовольства.

«Не обращай внимания на то, что кладешь себе в рот, — частенько поговаривал мой отец. — Если ты знаешь, что это овечий глаз, ты обязательно заболеешь. Думай, что это виноград. Сосредоточься на аромате, а не на происхождении». Да, папа, ты прав, как всегда.

На Жозефине была серая юбка, строгая кремовая блузка и грязно-зеленый кардиган. На боковом столике стояла фотография в серебряной рамке, где она была молодой, улыбающейся и хорошенькой. На фото за ней виднелась очевидная копия Кена, каким я его знал: такое же вытянутое лицо, длинное тело, русые волосы. Кении на фотографии счастливо улыбался, Кен, которого знал я, улыбался крайне редко.

Мы присели. Жозефина плотно сжала колени. «Чтобы дать отпор развратникам», — подумал я.

Начало было не из легких.

— Отец Кена был хорошим спортсменом? — спросил я.

— Что вы имеете в виду?

— Ну… он любил рыбалку? Мой отец — заядлый рыбак. — Я подумал, что отца бы это утверждение позабавило.

— Нет, не любил, — ответила Жозефина, удивленно подняв брови. — А почему вы спрашиваете?

— А охоту? — опять спросил я.

Она, поперхнувшись, расплескала ликер.

— Послушай, мама, — настойчиво проговорил Кен. — Мы до сих пор не знаем точно, почему отец покончил жизнь самоубийством. У Питера есть на этот счет целая теория.

— Я и слышать о ней не хочу.

— А я думаю, хочешь. Я повторил вопрос:

— Он ходил на охоту?

Жозефина посмотрела на Кена. Он кивнул.

— Скажи ему, мама.

Она глотнула ликера. «Раз она начала, то с ней будет все в порядке», — подумал я, вспоминая непрерывные потоки сплетен на обеде в Тетфорде. Так оно и случилось.

— Кении ходил охотиться на фазанов вместе со всей толпой, — сказала она.

— Какой толпой?

— Вы их знаете. Фермеры и другие. Мак Макинтош. Роллз Иглвуд. Ронни Апджон. Это они.

— Сколько ружей было у Кении?

— Всего лишь одно. — Она содрогнулась. — Не люблю вспоминать об этом.

— Я знаю, — успокоил я ее. — Где он был, когда застрелился?

— О, Боже, Боже.

— Скажи ему, — настаивал Кен.

Она залпом проглотила ликер. Кен налил еще.

Если вспышка моей памяти была правильной, то ответ мне уже известен. Но ради самого Кена ему лучше услышать это от матери.

— Ты никогда не рассказывала мне, где он умер. Никто не говорил со мной о нем. Считалось, что я слишком мал. И вот мне уже столько, сколько было ему, когда он умер, и я хочу знать все. Мне пришлось долго привыкать к мысли, что он покончил жизнь самоубийством, но теперь, когда я привык, я хочу знать — где и почему, — сказал Кен.

— Но я не уверена насчет почему, — с несчастным видом возразила она.

— Тогда скажи где.

Она судорожно глотнула.

— Мамочка, дорогая, продолжай.

Его ласковый тон вывел ее из равновесия. Слезы хлынули из глаз. Сначала она вообще была не с состоянии говорить, но потихоньку, слово за словом, она ему все рассказала.

— Он умер… он застрелился… стоя в реке… на мелководье… недалеко от мельницы… возле дома Макинтоша.

Это откровение как громом поразило Кена и подтвердило мои видения. В памяти мне явственно слышался плачущий голос моей матери, когда я спрятался и подслушивал ее разговор с каким-то посетителем. Она сказала: «Он упал в ручей на мельнице, и ему смыло все мозги».

«Ему смыло все мозги». Я заморозил эту кошмарную фразу где-то в глубинах сознания и никогда не пытался представить ее наяву. Это было бы слишком ужасно. Теперь же, когда я ее вспомнил, то сам удивился. Должно быть, это была одна из тех омерзительных вещей, которые привлекают внимание маленьких мальчиков. Наверное, причиной тому послужили слезы моей матери.