Галина Романова - Без крестной феи

© Романова Г. В., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

До Нового года оставалось чуть меньше двух недель. Судорожные метания по магазинам в поисках до сих пор не купленных подарков и необходимых к торжеству продуктов грозили перерасти во вселенскую катастрофу. Каждый вечер город застывал в многокилометровых пробках. Некоторые, оставляя машины на стоянках, предпочитали городской транспорт или метро. Стоя плотными рядами в вагонах и автобусах, люди задыхались от запахов чужого пота, мокрой шерсти вязаных шапок, пропитанных влагой перьевых курток и промокших кожаных ботинок и сапог. И это было не меньшим испытанием, чем невроз в собственной машине, прочно застывшей у чужих задних фонарей.

И то, и другое было скверно. Это портило настроение, подтачивало здоровье, грозило обесценить главный праздник в году.

Люди сердились на городские власти, расположившие торговые центры не там, где надо, на погоду, засыпавшую город снегом. Колеса утопали в бурой каше, машину таскало, стекла и зеркала покрывались коркой, и «незамерзайка» уходила ведрами.

Люди сердились на цены, взвившиеся в канун праздника. На продавцов, смотревших недобро. На других покупателей, выхвативших из-под носа тот самый последний недорогой, но достойный, по отзывам, блендер, который пошел бы в подарок двоюродной сестре твоей девушки.

Люди сердились друг на друга: на мужей и жен, сестер, братьев, детей и тещ со свекровями. Они суетливо перемещались в огромном человеческом муравейнике, затаптывая своей беготней самое важное, бесценное – предвкушение таинства.

Он ничего такого не делал: не бегал, не выхватывал из чужих рук, не сердился, не стоял часами в пробках, не нюхал мокрых шарфов и курток. Он гулял, наблюдал, ждал. И был от этого счастлив.

Он везде перемещался пешком, особенно в последние дни. Он шел в парк, раскинувшийся в паре километров от его дома. Ходил по расчищенным дорожкам. Подолгу смотрел на елки. Под толщей снега еловые лапы отяжелели и безвольно повисли. Деревья напоминали ему старых баб с обреченно опущенными руками и никогда не казались ему красивыми.

Такой была при жизни его мать – уставшей, унылой, безвольной, некрасивой. Она не хотела и не пыталась бороться никогда и ни с чем. Она позволила своему бывшему мужу – мерзкому, жесткому, лишенному любых человеческих достоинств чудовищу – забрать его у нее. Единственного ребенка, смысл ее жизни, единственное существо на земле, которое ее по-настоящему любило.

– Прости, миленький, – шептала она сквозь слезы в дни редких свиданий с сыном. – Прости меня. Тебе с ним будет лучше. Он даст тебе достойную жизнь. Он даст тебе образование. Ты вырастешь, станешь достойным человеком. И когда-нибудь сможешь простить меня…

Он так ее и не простил – не успел. Мать умерла: от болезней, одиночества, нищеты. Она не пыталась бороться со всем этим: как следует лечиться, найти себе кого-нибудь, устроиться на достойную работу. Она жила, как насекомое, и все ждала, что придет кто-нибудь сильный и прихлопнет ее, уничтожив ее бесполезную, никчемную жизнь.

– Твоя мать издохла от голода, – сообщил ему папаша за воскресным обедом.

Походя, как бы между прочим. Жрал огромный ростбиф с запеченными овощами, чавкал и говорил в этот момент о ее смерти. Голодной смерти!

– А знаешь почему? – спросил папаша и поднял на него тяжелый взгляд ледяных змеиных глаз.

Его щека была раздута, а за ней – огромный кусок мяса и целый кочанчик цветной капусты.

– Потому что не ела, – ответил он, пристально глядя на раздувшуюся щеку отца.

– Не, потому что дура. – И он продолжил жевать, набивая толстый живот продуктами, которых матери не хватило, чтобы выжить. – Была бы умная, попросила бы помощи. Нашла бы работу. Я бы помог. А она дура, потому что гордая. Вот в гордости своей и сдохла. И кому, скажи, от этого хорошо?

– Никому, – ответил он, задумавшись.

Ему лично от этого было уже никак. Мать на тот период совсем перестала с ним видеться.

– Так будет лучше, дорогой, – сообщила она ему пару лет назад по телефону.

Мать не уточнила кому, но понял, что всем. Ей не придется хлопотать и добиваться свиданий с сыном, а перед этим тщательно приводить себя в порядок. Его отцу – делать вид, что он рад встрече матери и сына. Ему самому – изображать сыновнюю любовь. На тот момент он совершенно охладел к матери…

Он везде в последние дни ходил пешком. Перемещаться на машине не было никакой возможности, а ездить общественным транспортом он не любил. Сейчас его выручали ноги и длительные тренировки, которые его отец проводил с младых ногтей. Поначалу для него это было пыткой, а потом втянулся и сейчас уже без этого не мог.

Он преодолел достаточно большое расстояние от стоянки, где оставлял машину, до торгового центра в рекордно короткое время и даже не запыхался. Лишь приобрел красивый румянец и понравился себе в зеркале гардеробной, куда сдавал спортивную куртку и шапку.

– Возьмите номерок, пожалуйста.

Молоденькая девушка с изможденным серым лицом протянула ему кусок пластика с выбитой цифрой и тут же потянулась за одеждой других посетителей торгового центра. Он отошел в сторону, но еще минуты три наблюдал за гардеробщицей.

Что заставило ее в неполные двадцать лет работать именно здесь? Неумение устроиться в жизни? Или нежелание? Не поступила в институт и боится признаться родителям? И тягает теперь чужую мокрую от снега одежду, тащит ее от стойки до вешалок, аккуратно развешивает на плечиках. Старательная? Да, даже очень. Влажные от снега куртки вешает отдельно от меховых полушубков и светлых пальто. Но почему она именно здесь нашла применение своей аккуратности и старательности? И откуда такой землистый цвет лица? Болеет? Недосыпает? Недоедает?

Стоило ему подумать об этом, как сразу затошнило, а потом на смену тошноте пришел зверский аппетит. Он отошел от гардеробной метров на десять и остановился возле колонны, облицованной зеркалами.

«Он хорош?» – задался вопросом, рассматривая себя с ног до головы.

Ответ родился сам собой: «Он великолепен».

Высокий, гибкий. Мышцы играют при каждом его шаге, но не той тяжеловесностью, как у качков, а упругой скрытой силой. Он мог бы с легкостью, стоя у подножия эскалатора, запрыгнуть почти на середину, даже не напрягаясь. Единственное, что потребовалось бы, – точка опоры.

Точка опоры…

Ее ему не хватало, это факт. И не о спорте речь. О жизни.

Мать его отдала, решив за всех: кому будет лучше, с кем и как долго. Папаша этим «лучше» так и не стал. Муштровал его изо всех сил. Детство прошло, как на плацу. К чему готовил, так и не сказал: скончался от сердечного приступа прямо на фирме. Завещал все ему, хотя и грозился неоднократно, что найдет каких-то там племянников, они его дело и продолжат. Чувствовал, старый козел, что он не станет его преемником в бизнесе. Понимал: ему это неинтересно.