Эдриен Хорсет - Родовая память. Бессмертно только прошлое

– В этой клетке живут катониксы, – Лабар остановился возле клетки внушительных размеров. – Их метаболизм практически не отличается от земного, хотя эти животные привыкли к меньшей силе тяжести и имеют повышенные, в сравнении с нашими земными тварями и людьми, биоритмы.

Репортёр изумлённо рассматривал то, что было в клетке. А там действительно было, на что посмотреть – катониксы были просто очаровательны. Они любопытно смотрели на людей, предчувствуя лакомое угощение. Их передние пары лапок выказывали явное нетерпение. Лабар нажал кнопочку, и из потолка клетки выдвинулось несколько цилиндриков пищи. Катониксы при этом чрезвычайно оживились. Они забегали по клетке, ритмично повторяя некоторые движения, как бы танцуя, а потом начали резво прыгать под самый потолок, отрывая на лету кусочки еды. Высоко прыгать им позволяло оригинальное строение задних лапок и мощного хвоста, внешний вид которого подозрительно напоминал волосы, заплетённые в косу. Они поедали пищу с такой скоростью, что изумлённый репортёр совсем не поспевал следить за их движениями.

– Они очень умны, – продолжил рассказывать Лабар. – Но не настолько, чтобы признать их разумными. О них можно говорить сколько угодно, так как они сами по себе существа уникальные, но сейчас главное другое. Их сердца бьются со скоростью до тысячи ударов в минуту, и, следовательно, они живут относительно недолго по нашим земным меркам. Самыми древними стариками у катониксов считаются особи, прожившие около девяти суток. Они необычайно живучи и чрезвычайно плодовиты – это и сделало их лабораторными животными. На своей родной планете, Сирене-5, они живут немного меньше. Видимо тамошние условия, в отличие от этой лаборатории, далеки от идеала.

Репортёр понимающе закивал и Лабар продолжил:

– Теперь о главном. Посмотрите на этот таймер. На нём обычно светилась точная дата в днях, часах и минутах, когда в эту клетку заселили новый выводок.

– Восемнадцатый солнцегрень прошлого года. Двадцать часов сорок пять минут, – прочитал репортёр.

– Именно так, – Лабар многозначительно поднял указательный палец. – Здесь нет никакой ошибки и нетрудно посчитать, сколько катониксианских жизней прожили эти особи.

Репортёр прищурил правый глаз, прикидывая цифру.

– Восемьдесят семь целых три десятых, – наконец произнёс он, недоверчиво глядя на Лабара.

– Умение хорошо считать в уме – большая редкость в наше время, – констатировал Лабар. – Думаю, что не нужно быть великим учёным, чтобы понять, что означает эта цифра.

– Но ведь это же не люди, – неуверенно возразил репортёр.

– Повторяю, молодой человек, – лицо Лабара стало очень серьёзным. – Метаболизм катониксов практически идентичен нашему. А что до того, что у них восемь ног, так это просто так получилось. Естественно, наш результат было бы неправильно называть бессмертием, так как данным подопытным животным, судя по сканированию, осталось жить немного, но, всё-таки, цифры впечатляют. Если взять среднюю продолжительность жизни людей равную ста сорока восьми годам и помножить на названную вами ранее величину, то выходит совсем недурно – сто тридцать две тысячи восемьсот восемьдесят четыре года. Это ли не бессмертие, спрашиваю я вас?

Репортёр уходил очень довольный. Эксклюзивное интервью с доктором Лабаром, само по себе было почти несбыточной мечтой для любого журналиста, но главное удовольствие его состояло в другом. Провожая репортёра до дверей, Лабар взашей выставил вломившихся было к нему других журналистов, обозвав их при этом маменькиными сынками и слюнтяями.

– Прежде, чем браться за перо, – ревел он. – Поучитесь терпению у мистера… э-э-э, как вас там?

– Соран Крымски, – поклонился репортёр.

– У мистера Крымски, – невозмутимо продолжил Лабар. – Поучитесь у него искусству журналистики.

Чертыхнувшись, он громко хлопнул дверью, и, совершенно спокойно прошёл к столу и уселся в кресло. Помельчал нынче журналист. Не то, что в былые времена – отбою от них не было. А этот, как его, Соран Крымски, вроде ничего, не растерялся. Хотя сам он немного странный, и имя у него странное, раньше никогда такого не слышал. Фамилия похожа на славянскую, хотя где они теперь славяне-романе. Всё давно перемешалось на тысячу кругов. Но это всё мелочи. Неважно, кто первый узнал. Совершенно неинтересно, акции какой информационной компании подпрыгнут сегодня в цене. Этот Крымски явно всё заснял втихую и теперь растрезвонит обо всём на всю галактику. Главное в другом – пока всё идёт по плану.

Лабар безвылазно сидел в своей лаборатории. Он отправил в отпуск всех своих помощников и теперь в гордом одиночестве возился со своими катониксами. Не то чтобы это было для него главным занятием в этот момент, просто он любил этих затейливых зверюшек.

Вспоминая экскурсию по лаборатории, организованную для мистера Крымски, Лабар лукаво улыбнулся. Напрашивалась мысль, что учёный просто-напросто провёл доверчивого репортёра, пользуясь своим авторитетом, но это было не так. Лабар если и лгал кому-нибудь когда-нибудь, так исключительно по пустякам. Во всём остальном он был непреклонно правдив. Учёный считал, что лгать, пусть даже по мелочам, вовсе не безобидное занятие. Человек, постоянно лгущий по мелочам, неизменно привыкает к этому занятию и начинает лгать по-крупному, сам уже того не ведая. Поэтому, прежде, чем ввести Крымски в заблуждение, он всё взвесил и… солгал. Да, солгал, но как? Прежде, чем впустить в лабораторию прессу, Лабар поменял дату рождения на клетке с катониксами. И настоящая дата была не позднее показанной, а намного более ранней. Катониксы жили в этой клетке уже больше пяти лет, то есть во много-много раз дольше заявленного. Всё это время они благоденствовали и вовсе не собирались умирать. Лабар пустился на этот обман по двум причинам: во-первых, пресса вряд ли поверила бы реальным цифрам; во-вторых, если бы пресса поверила, реальные результаты уникальных исследований быстро стали бы достоянием самой широкой общественности. Федерация в лице толстосумов-спонсоров всего и вся немедленно потребовала бы на-гора новое открытие, чтобы оно служило,

и должно, на благо человечества. А вот на этот счёт у Лабара имелось своё собственное мнение, и оно было несколько иным, чем мнение правящей элиты. И если бы не жгучее желание побывать в прошлом, ученый никогда и ни за что не поведал бы миру о своей находке. Лабар тут придерживался одной затасканной, но не потерявшей смысл истины – человечество в целом никогда не дорастёт до бесконечной жизни каждого индивидуума, ибо этому противится сама природа. Сюда стоило бы добавить, что если оно, человечество, всё-таки когда-то дорастёт, то это будет первым днём конца человеческого рода. Чьи были эти слова – не важно. Главное, что они полностью резонировали с мнением Лабара. Человечество никогда не получит vitam aeternam , по крайней мере от Лабара точно, ибо оно, как и всегда было до этого, просто к этому не готово. И не будет готово никогда. В любые времена у любых цивилизаций должны быть и будут неразрешимые противоречия, такие вот как жизнь и смерть. Любое противоречие толкает к развитию. Нет развития – не будет цивилизации, какой бы сильной до этого она не была. А вечная жизнь – это тот фактор, который способен сгладить любые противоречия. Как раз на это и поставил свою карту Лабар. И выигрышем по этой ставке могло стать желанное путешествие в прошлое своей родовой памяти.