Никита Могутин - Кипиай

Похолодало сильнее – уже до –12 °C, и это явно ощущалось, лёгкий мороз пощипывал лицо и пробирался под вязаный свитер. Темнели стволы деревьев, вставшие плотными, спутанными рядами, как волосы на голове у какого-нибудь сумасшедшего учёного. Я пытался заглянуть в чащу, разглядеть что-то среди стволов, но не видел ничего, – буквально через несколько метров свет переставал проникать в глубины бурелома. Все ветки – еловые, берёзовые, дубовые – были покрыты инеем и выглядели словно в сказке, в какой-то очень красивой чёрно-белой сказке. Очарованный открывшейся мне картиной, я фотографировал, держа сигарету в зубах, а потом докуривал и возвращался в машину, почувствовав, что от холода уже немеют пальцы рук. Включив подогрев руля и сиденья на полную, торопливо выжимал газ в пол, чтобы наверстать потерянное время. Вились километры, темнело.

На этот раз темнота не наступила постепенно, а обрушилась вдруг. Небо стало чёрным, лес слился с ним, и передо мной остался лишь кусок шоссе, освещаемый фарами моей «бэхи». Я слегка снизил скорость – фары, несмотря на то что я включил дальний свет, пробивали темноту лишь на пару-тройку десятков метров, а дальше начиналась муть – свет вперемешку с синим маревом. Я чувствовал себя в узком тоннеле: со всех сторон ничего не было видно, сверху чувствовалась громада неба и лишь узкая полоса оставалась свободной впереди меня. До городка со странным названием Лодейное Поле, где мне надо было переночевать и ещё раз списаться с Noname, оставалось ещё около четырёх часов.

Только сейчас, вновь оказавшись в дальней дороге, я вспомнил, что раньше – тогда – больше всего на свете я любил ощущение слегка вибрирующего под пальцами руля. Как контакта между машиной и тобой, невидимой связи между механизмом и твоим телом. Я обожал водить, я любил машину. Нет, я не называл её всякими ласковыми именами, тем более женскими, но я, конечно, одушевлял её. Где-то в глубине моего сознания «бэха» ассоциировалась у меня с небольшим, крепко сбитым мужичком, такого бодрого и молодцеватого вида, всегда готовым побежать, прыгнуть, присесть, привстать, спеть, станцевать. Про себя я иногда звал его Копеич – как старого кореша-собутыльника.

Копеич твёрдо держал своей шипованной резиной ледяной асфальт и нёсся сквозь тьму. Небо очистилось, и я вдруг увидел звёзды – тысячи, миллионы ярких огоньков, маленьких и больших. Я никогда не понимал, как надо смотреть, чтобы увидеть на небе созвездия – Медведицу, Крест, Ковш. Я видел лишь рассыпанный по небу светящийся песок.

В детстве я мог часами, задрав голову, смотреть на небо, пока не начинала болеть шея. Став постарше, я купил себе любительский телескоп, но так и не стал им пользоваться, лишь пару раз взглянув через него на небо. Оказалось, что мне не хотелось видеть частности, я наслаждался общей картиной. Мерцание отдельно взятой звезды или пятна на Луне меня не интересовали.

В шесть лет, у дедушки на даче, я придумал фокус: при первом взгляде на небо ты видишь всего пару-тройку самых ярких звёздочек, но стоит чуть зажмуриться, постоять с закрытыми глазами, а затем снова вытаращиться в небо, как звёзд появляется всё больше и больше: сотни, тысячи, миллионы, миллиарды, неисчислимое количество маленьких огоньков.

Так, сидя на крыльце вместе с дымящим сигаретой дедом, я разглядывал небо, представляя себя на одной из этих звёзд: «Вот прямо сейчас, в ту самую секунду, когда я смотрю на неё, что с ней происходит? Существует ли она ещё или уже сжалась до размеров карлика?» При мысли о карлике я обычно вспоминал соседскую девочку Аню, которой, как говорила мама, было двадцать лет, то есть она была уже не девочка, а тётя, хотя ростом была чуть выше меня. Как может целая огромная звезда, например Солнце, сжаться до размеров Ани? В этот момент у огромного Солнца в моей голове внезапно появлялись глаза и рыжеватые Анины косички и оно начинало, раскачиваясь, словно пингвин, ковылять по небу. Я тряс головой, но магия звёзд уже уступала бешеному детскому любопытству: «Дед, а почему тётя Аня такая маленькая?» И дед объяснял, даже не догадываясь, что всего секунду назад я был в далёком-предалёком космосе.

И сейчас я снова был там. Стоя на обочине, задрав голову, как только мог, я затягивался обжигающим на морозе дымом, и смотрел, и не мог оторваться. Здесь, в глуши тайги, где не было фонарей, фар, светящихся окон, где по ночам не было вообще ничего, кроме ночи, звёзды сияли ещё ярче, чем тогда, в детстве, на даче. Я заметил краем глаза яркое движение на самом горизонте – это была падающая звезда – и загадал желание.

На ночь я остановился в лучшей гостинице Лодейного Поля. Барин мог позволить себе шикануть, переночевав в люксе.

Я проснулся в пять утра и сразу отправился в дорогу. Выбравшись за пределы городка, я разогнался и дальше мчался без остановок, чтобы успеть добраться до последних указанных мне координат как можно раньше. На часах было одиннадцать, когда навигатор сообщил мне, что я прибыл к месту назначения. Поворот с основной дороги, маленькая асфальтированная площадка, на которой могли бы поместиться в лучшем случае пара машин, а дальше – узенькая тропинка, уходящая к деревьям и дальше в чащу леса. Как мне и было обещано, дороги, подходящей для моего Копеича, не было, – только на танке, только хардкор.

Я проверил вещи в рюкзаке – телефон, фонарик, пара зажигалок, упаковка печенья и ещё одна шапка – на всякий случай. Мысленно перекрестившись, запер машину и решительно зашагал в лес.

Тропинка казалась плотно утоптанной, хотя сверху её покрывал тонкий слой свежего снежка без единого следа на нём. Я бодро шёл вперёд, помня инструкцию: пройти несколько километров по тропинке, пока меня не встретят. Кто? На этот вопрос у меня ответа не было. Некое «доверенное лицо». Тот факт, что ему мог доверять Noname, вовсе не говорил о том, что ему могу доверять я.

Если задуматься, я вообще знал до безумия мало, я пустился в какое-то невероятное путешествие, легкомысленно рискуя собственной жизнью, – и теперь, добравшись почти до финишной ленты, не понимал зачем. Теперь мне уже казалось, что меня кто-то загипнотизировал и вёл вперёд, не спрашивая моего мнения, настолько безвольно слушался я данных мне инструкций. С другой стороны, я понимал, что эти мысли – ещё одно проявление самой отвратительной черты моего характера – готовности опустить руки, даже не встретив никакого видимого препятствия.

Готов? Всегда готов!

Белоснежный снег слепил глаза, отражая яркое солнце, и я поздно вспомнил о маске, лежавшей на заднем сиденье Копеича. Стоило везти её за тысячу километров, чтобы забыть ровно в тот момент, когда она была нужна! Это было в моём стиле…