Галия Мавлютова - До полуночи одна минута

«Когда-нибудь выплачусь до предела, буду так рыдать, чтобы все слёзы разом вышли и больше не возвращались», – подумала она.

– Сейчас-сейчас, – копошилась мама у лампы.

– Что у тебя там?

Алина пыталась разглядеть странный аквариум. Полутёмная комната навевала мистические настроения. При ярком освещении комната выглядела уютной и современной, но в эту минуту всё пространство было окутано загадочными предзнаменованиями.

– Вот! Я буду лечить тебя пиявками!

Алина упала в кресло. Она снова почувствовала слёзное брожение в глазах. И эта женщина считает, что имеет право называть родную дочь дурой? Сама такая! Пиявками лечится. Ненормальная! Алина едва сдерживалась, чтобы не высказать вслух все, что накипело на душе.

– Доченька! Не смотри на меня, как на палача. Я твоя мама! Я хочу тебе добра.

– Мне не нужно такое добро!

Алина хотела добавить: «И мать такая не нужна!», но не стала испытывать судьбу.

– Алинушка! Я тебе поставлю пиявочку, и вся твоя зараза исчезнет.

– Как она может исчезнуть? Как? Убери, я не могу видеть эту гадость!

Алина клокотала от гнева. Был бы пистолет, убила бы… Всех пиявок!

– Ну, иди сюда, моя маленькая! Представь, ты идёшь на работу, а там эти, как их…

– Опера!

– Вот-вот! Опера, туды их в колено. И они смеются над тобой, моей ненаглядной доченькой.

Под ласковые слова матери Алину сморило. Во сне она куда-то бежала, кого-то догоняла, неясный силуэт мелькал перед глазами… Едва она собралась его схватить, связать и повалить на землю, как проснулась от лёгкого толчка.

– Вот и всё! А ты боялась… – укорила мама, наклеивая пластырь на шею Алины.

– Ой, что это?

– Повязка. Не трогай. До свадьбы заживёт.

Спорить с мамой уже не было сил. Алина выскочила из дома, успев, впрочем, перехватить пару бутербродов с запечённым мясом и луком. Вкусно!

На крыльце отдела стоял Дима Воронцов.

– Что это у тебя? – крикнул он.

Алина невольно потрогала шею. Наклейка держалась крепко.

– Пуля киллера, – сурово пошутила она.

– Промахнулся, – посочувствовал Воронцов.

– Дурак ты, Воронцов, и шутки у тебя дурацкие, – сказала Алина, гордо цокая каблуками.

– Сама ты дура! – донеслось вслед.

Алина оглянулась, но Воронцова уже не было. Надо будет обязательно найти Диму и потребовать, чтобы извинился. А то приклеится к ней эта «дура», как нашлёпка от пиявок. Не отодрать будет.

Отражение в зеркале излучало приятный свет. Алина кокетливо вздёрнула нос. На лице ни паршинки. Наверное, пиявки помогли. Напрасно с мамой спорила. Мать худого не посоветует. Алина потрогала шею. Повязка, как настоящая. С ней Алина похожа на героя. Воронцов ещё пожалеет, что дурно пошутил. С девушками нужно обращаться бережно. Всё, пора браться за дело. Она собрала документы в папку и направилась к Батанову, но Константин Петрович отсутствовал.

– Он в главке?

– Нет. Отсутствует по уважительным причинам! – сказал Степаныч, катаясь в кресле по кабинету.

– Виктор Степанович, а как много у него уважительных причин? Сколько?

– Не считал! – отрезал Степаныч. – Как закончатся, так и прибудет наш Константин Петрович.

– Плохо дело, – затосковала Алина, – а как же работа? Я же не могу одна!

– Что не можешь! Опер всегда работает в одиночку. А ты кто? Ты и есть опер!

Степаныч в открытую издевался над Алиной. Кузина нахмурилась. Может, поплакать? Горькие слёзы растопят жестокое сердце бывшего начальника отдела. Алина покопалась в своей душе. А там – ни слезинки. Номер не прошёл. Придётся искать другие меры воздействия. Что бы такое придумать?

– Хорошо, Виктор Степанович! Будет исполнено. Я пойду на задержание одна. Мне никто не нужен. Справлюсь! Где наша не пропадала…

С этими словами Кузина вышла из кабинета. Следом приглушённым шёпотом понеслись матерки и ругань. Виктор Степанович славился знанием уголовного жаргона. Он был непревзойдённым авторитетом по части знания языка уголовников и блатных. Опера считали его профессором в этой области. Кузина постояла, послушала и, сполна насладившись произведённым эффектом, с торжествующим видом удалилась в свою каморку. Впрочем, насладиться победой не удалось. У дверей каморки в почётном карауле стоял Поплавский. Алина запнулась, выдержала паузу и, сделав вид, что ошиблась дверью, резко свернула направо. Поплавский опомниться не успел, как Кузина исчезла за углом. Поплавский нервно покрутил греческим носом и отправился на поиски исчезнувшей Кузиной. А она тем временем обивала пороги канцелярии. Марья Петровна подозрительно уставилась на Кузину, думая, что она пришла просить что-то долговременное: выписку из прошлогоднего дела или ответ по запросу.

– Марья Петровна, а вы не видели Батанова? – спросила Алина, умильно улыбаясь. В настоящую минуту вся жизнь, то есть прошлое, настоящее и будущее Кузиной Алины Юрьевны напрямую зависели от присутствия Константина Петровича в отделе.

– Не видела. – Марья Петровна одарила Алину сладкой улыбкой. – Я за ним не бегаю. Он мне без надобности.

– А я бегаю, – проворчала Алина, – он мне ох как нужен!

– У него жена ревнивая, смотри, Кузина, не нарвись!

Канцелярские дамы засмеялись. Алина посмотрела на женщин удивлённым взглядом. Вот это да! До этой минуты она не воспринимала оперов сквозь семейную призму, а ведь они чьи-то сыновья, мужья, любовники, в конце концов! Глумливый Батанов женат, и его жена известная ревнивица. Надо же! Алина вздохнула и побрела в каморку. Она больше не боялась Поплавского. Он тоже чей-то муж, сын, брат, коллега. Если воспринимать мужчину, как единицу без семьи, роду и племени, он выглядит довольно мутно. Говорит с издёвкой, ухмыляется, пытается переложить ответственность на хрупкие женские плечи. Если же посмотреть на него с другой стороны, представить мальчиком, подростком, юношей – получится совершенно иная картина. Достаточно живописная. Алина вообразила Батанова первоклассником и расхохоталась. Большеголовый мальчуган испуганно таращился на хомяка в клетке. Точно такой был у Алины, когда она училась в школе. От воображаемой картинки стало веселее. Опера превратились в своих парней. Они бывают плохими мальчиками, но, если найти к ним подход, вполне можно подружиться. Напряжённая спина Поплавского вызывала сочувствие, а не внутреннее сопротивление, как раньше.

– Виталий Георгиевич, вы ко мне? – издалека крикнула Алина.

Увидев белую физиономию Поплавского, она не ужаснулась, как вчера. Алина впервые испытала сочувствие к нему. Переживает, бедный, мучается. У мальчика отняли любимую игрушку. Он страдает.

– Я найду вашу машину! – сказала Алина, наполняясь уверенностью, что найдёт, из-под земли достанет.