Влада Ладная - Питермир. Роман-фантасмагория

…Что это за мышь серая в углу копошится? И уже и подушки бабке поправляет! И памперсы меняет!

– Петька, – скрежещет Клеопатра на своём провонявшем ложе (мне сорок три года, а я для бабки по-прежнему Петька). – Братец-то с гнильцой. Ты глянь на картины-то его! Богохульник он и христопродавец. Змею мы пригрели на груди. Сожрёт нас ирод и не подавится. Пропали мы с тобой.

Клеопатра Патрикеевна фанатично религиозна. Вера в Бога для неё – мерило всех вещей. А христианские ценности – истина в последней инстанции.

Хорошо, что бабка моих стихов юношеских не читала. Сожгла бы меня на костре.

ЕРУНДА, ЕРУНДА. ПОЛНАЯ ЕРУНДА

– Да это же Вера. Верочка! – волочёт серую мышь за рукав и пред мои светлые очи представляет подозрительный близнец. – Это же она тебя с поля боя вынесла на том карнавале, потому как на «скорой» пашет. Она, она тебя спасла и домой доставила, – голос благостный, а сам Павел весь кривится, словно тухлятины нанюхался. – А я, как в паспорт твой заглянул, пока Верочка его изучала, так всё и понял: родная кровь. Я ж твои имя и фамилию знал, мамаша не скрывала во время редких встреч.

Так что Вера нас и свела. И бабулечку нашу вовсю пользует.

«Бабулечку? – подумал я. – Куражится, гад. Впору проверять, не сыпанул ли в суп мышьяку всем нам».

А братец продолжал соловьём заливаться:

– Святая Вера женщина, просто вылитая твоя половинка!

От этих слов я и моя обнаружившаяся спасительница краснеем, как первоклашки, застуканные в подъезде родителями за страстным поцелуем. И шарахаемся друг от друга, как проворовавшиеся губернаторы.

Да уж, идеальная парочка: старая пыльная дева, не чуждая благотворительности, и доброхотствующий упырь в бифокальных окулярах.

– Я всё уговариваю Верочку мне позировать. Она так красива!

В форменном ошалении я разглядываю похожую на старую тряпку деву: где там красота? Издевается, паразит.

И вдруг – вот глазастый брателло! – словно в секунды распечатывается цветочный бутон, как при ускоренной съёмке. И я только теперь прозреваю: девушка изящна, словно инопланетная принцесса. А глаза – земной Божьей Матери. Испуганные, скорбные. Полные бесконечных любви и прощения.

Может, и не кривляется близнец? Искренне нами всеми, включая ужасную бабку, восхищается? Всё же родных обрёл, которых у него никогда, считай, и не было.

– А ты знаешь, что Верушка в юности была фотомоделью? – вкрадчиво продолжает её рекламировать Павел. Словно профессиональная содержательница борделя, честное слово. – И снималась в кино. И именно в роли инопланетной принцессы.

На мою голову словно упали сразу два молота. Один: братец что, действительно мои мысли читает?

И второй: страшное слово «актриса» вползает в моё сознание. После реприманд мамаши и моей бывшей жены, певицы, я даже слышать о лицедейках и прочей артистической нечисти не могу.

Цветочный бутон снова схлопывается. Передо мной какая-то помятая особа с малахольностью во взоре.

Я вскакиваю и, словно детсадовец в схватке с превосходящими силами противника в виде школьника младших классов, даю стрекача.

К брату, – который нигде не работает и элегантно сел мне на шею в финансовом смысле, – повадились захаживать знакомые. Их он насобирал на историческом карнавале, и мало-помалу коммуналка наша превратилась в Ноев ковчег. Причём эта братия не озаботилась расстаться со своими несиюминутными одёжками, щеголяя прикидами петровских времён, рыцарскими консервными банками и первобытнообщинными шкурами. Это придавало нашим сборищам окончательный вид тусовки в сумасшедшем доме.

Я был уверен, что Клеопатра растерзает их в первый же вечер. Но ошибся. Видно, истосковалась бабка на своём одре болезни. А тут какое-никакое развлечение.

И разговоры повелись у нас сомнительные, искусительные даже. И, главное, и понять нельзя: всё это переодевание и костюмирование? Игра ли? Или уже оборотничество и самая что ни на есть чёрная магия?

Как глубоко вжились граждане в свои сомнительные роли? Или уже переродились в своих персонажей, и персонажей, заметьте, скверноватых?

Белая ночь сотворялась из всего этого, словно искусственно выведенное безумие.

И странные вещи стали вдруг происходить в коммуналке.

Стал кто-то на дверях комнат по ночам рисовать картины.

И не картины даже. Нечто среднее между карикатурой и граффити.

Ленин в окошке обменника пересчитывает валюту.

Дети, которых клеймят раскалённым железом со знаком доллара.

Оператор, взрывающий дом одной рукой, а другой снимающий это.

Свиньи с завтраком из «Мак-Дональдса».

Христианский священник, мусульманский муфтий и иудейский раввин таскают друг друга за бороды.

Газеты, из которых выливаются помои.

Грешили на брата. Но у него оказалось крепкое алиби: в эти ночи он принимал ту самую карнавальную тусню, и человек тридцать могли подтвердить, что не Павел творит безобразия.

Хозяева принялись закрашивать изгаженные двери, проклиная граффитчика и обещая ему все ноги переломать, если попадётся.

Так продолжалось до тех пор, пока какой-то безработный алкаш не снял с петель расписную дверь (всё равно у него брать в комнате нечего, даже обои со стен содраны) и не толкнул створку в одной из артгалерей за пять тысяч евро.

После этого алкаш накупил на все деньги дорогого коньяка и на третьи сутки ожидаемо помер опойной смертью, совершенно счастливый.

Соседи – из тех, кто закрасить граффити не успел, – враз поснимали свои двери и припрятали их до лучших времён. Так что половина комнат у нас отныне стояла нараспашку. К этим счастливчикам, которых просто жаба замучала в своё время краску купить, чтобы мерзкое художество замазать, теперь ломанулись репортёры, так что жлобы мало, что разбогатели, – ещё и прославились как частные коллекционеры. К ним даже зарубежные галеристы повадились шастать, в надежде урвать шедевр за копейку.

Остальные, трудолюбивые граждане, не поленившиеся когда-то уничтожить картины, теперь рвали свои волосы и от злости ставили волчьи капканы на художника, чтобы отомстить ему за собственную глупость. Сидели в засаде с берданкой.

Но ничего не помогало.

Тузик – так окрестили анонимного художника, потому что вместо подписи он всегда пририсовывал в углу бубновый туз, – словно экстрасенсом подрабатывал. Как зверь, чуял, когда на него охотятся, ловко обходил все засады и ловушки. Но стоило преследователям отойти в сортир на пару минут, Тузик со сверхъестественной скоростью успевал намалевать очередную пощёчину обществу, даже и в таких местах, где надо было уметь видеть в темноте.

На тарелке вместо курицы – нищий пенсионер, и чиновник с ножом и вилкой, отрезая от старика кусочки, пожирает их.