Александр Субботин - Белоручка

Дело в том, что господин Капризов был мастером организации и управления особого склада. Являясь человеком кабинетным, а оттого по большей части невидимым, он с успехом раскрывал свои два таланта, но исключительно в эпистолярном жанре. Публичные доклады, выступления, речи и конференции – всё это было не его, всё это было чуждо господину Капризову. Кроме того, если сказать по совести, выходить в люди он даже побаивался. Нет, он не был труслив, просто не любил он этого. Не чувствовал в себе соответствующего призвания, отчего на публичных мероприятиях часто терялся и делал, как ему казалось, несусветные глупости. То ли дело на бумаге! Там всё было гладко, ровно, понятно и искренне. А главное, там и вовсе не требовалась как таковая персона господина Капризова. Зато мощь раскрытых талантов позволяла ему соперничать на бумажном поле с самим Богом. Именно в мире писем и записок, в мире справок и резолюций, указов и виз господин Капризов обладал невероятной силой, властью и дерзостью. Составленные его рукой распоряжения, даже за чужой подписью, внушали почтение, трепет и рождали непреодолимое желание немедленно действовать. Просьбы, выходившие из-под его пера, были сладки, но благородны, и ответить на них отказом никто не мог себе позволить. Приглашения, сообщения, даже сухие сводки у господина Капризова получались какими-то особенными: складными, точными и не лишёнными художественного своеобразия. И всё бы у Дмитрия Кирилловича было хорошо, кабы не его скромный вид, чрезмерно мягкий, дипломатичный голос и полное отсутствие хоть какой-нибудь харизмы.

Но время шло, и наконец господин Капризов дождался момента, к которому тщательно готовился последние пять лет, называя это про себя «пробой пера». Его направили из столицы в провинциальный город в связи с тревожными новостями, будоражащими население и местную власть. Больше, разумеется, власть. Отправляя его в командировку, в Москве сделали особенный упор на то, что он мог бы от имени местного губернатора превосходно вести переговоры и договариваться. Не публично, разумеется, даже, может быть, только в переписке или, на худой конец, приватно, но именно эту способность в центре ставили выше прочих.

Итак, в понедельник утром именно таким манером господин Капризов Дмитрий Кириллович оказался у двери в губернскую администрацию Рошинской губернии, с тем чтобы, переступив её порог, добавить в историю славного древнего города и его окраин ещё одну яркую, но несколько противоречивую страницу.

Пройдя через турникет, мимо охранников в фойе и получив в окошке пропуск, господин Капризов резво взбежал по ступенькам мраморной лестницы с коваными перилами на третий этаж и, пройдя несколько метров по коридору казённого учреждения, без стука вошёл в приёмную.

– Здравствуйте! – поприветствовала Капризова рыжая секретарша, выглянув из-за экрана широкого монитора. – Вы к Вениамину Фёдоровичу?

– Доброе утро, – ответил Капризов. – Да, совершенно точно. Я – Капризов. Он меня ожидает.

– Да, разумеется! – вдруг засуетилась секретарша, поднявшись со своего места.

Она открыла начальственную дверь и сообщила в глубину кабинета:

– Вениамин Фёдорович, тут господин Капризов…

– Ах, ну конечно, приглашайте, – услышал Капризов тучный голос губернатора, в то время как секретарша вежливо отошла от двери, приглашая визитёра войти.

Дмитрий Кириллович прошёл в кабинет. Для него в этом кабинете не было ничего нового. В таких или похожих начальственных помещениях он бывал сотни раз. Обычный кабинет большого чиновника местного масштаба, с картой на стене, книжными шкафами, столами и стульями, обитыми зелёным кожзаменителем. С широкими окнами и деревянными панелями на стенах. Разве что только и тут, с некоторой брезгливостью отметил про себя Капризов, ощущался явный привкус провинциальности, сочетающей нарочитую важность с наивной простотой.

– Дмитрий Кириллович! – поднявшись из-за стола и подходя пожать руку Капризову, воскликнул губернатор. – Ждали вас ещё в пятницу, но ничего. Сегодня понедельник. И это даже лучше.

– Да, знаете, задержался. С билетами накладка вышла, – согласился Капризов, чуть скривив рот, показывая желтоватые, но ровные и отлично вычищенные зубы. – Вчера вечером прибыл.

– Ну, ничего страшного! – повторил губернатор. – Оксана, принеси нам кофе. Или, может быть, чаю, Дмитрий Кириллович?

– Нет, кофе вполне подойдёт.

– Ну, значит, кофе. Вы не представляете, Дмитрий Кириллович, у нас теперь такая кофемашина есть, – продолжал губернатор, когда секретарь вышла, – что просто с ума сойти можно! Кофе варит… М-м. Но как работать её заставить… Вы не поверите, мы неделю тут бились. Я-то в этих машинах совсем не разбираюсь, а Оксане надо. В её же ведении. Уж думали, что придётся её на курсы какие посылать. Ха-ха! И смех и грех! Да вы садитесь. Как доехали? Всё в порядке?

Они сели друг против друга за приставной столик возле стола губернатора.

– Благодарю, всё в полном порядке, – заверил Капризов.

– Где остановились? – продолжал расспрашивать губернатор.

– Пока в гостинице «Юбилейной». На Толбухина. Дальше думаю снимать квартиру.

– На Толбухина, на Толбухина… – подняв к потолку пустые карие глаза, вспоминал губернатор. – А! Так это, наверное, дорого.

– Я рассчитываю, что вы покроете мои расходы.

– Ну… как сказать, – замялся губернатор. – Бюджет нынче невелик. А разве ваш департамент не берёт на себя издержки своих сотрудников в командировках?

– С сегодняшнего дня – нет, – холодно пояснил Капризов, попутно внимательно рассматривая губернатора.

До сегодняшнего дня господину Капризову никогда не доводилось видеть главу Рошинской губернии. Это был человек лет пятидесяти пяти – шестидесяти. Высокого роста, грузный, с чёрными, зачёсанными назад и стоящими кверху волосами. Лицо у него было широкое и какое-то ухабистое, словно после болезни, с мясистым носом и чуть кривящимся на левую сторону при разговоре ртом. Звали губернатора Вениамин Фёдорович Сенчук.

Вениамин Фёдорович год как вступил в свою должность, но за этот небольшой промежуток времени уже сумел показать себя со всех, не всегда выгодных, сторон.

Несмотря на то что Сенчук был человеком своеобразного и очень противоречивого характера, все, включая его новых подчинённых и приближённых, быстро поняли, что к чему. А народ, его избравший, так и вовсе сразу. А может быть, даже и раньше, да только выбирать всё равно было не из кого. Другие-то ничем не лучше! К тому же, в отличие от других кандидатов, только Сенчук мог произносить невероятно складные речи, слушая которые, невольно хотелось верить в светлое будущее.

Кстати, тут, пожалуй, и скрывалась главная черта противоречивого характера Вениамина Фёдоровича. Губернатор был патологическим лгуном. И полбеды, если бы он врал только людям вокруг, что по нынешнем временам и за грех-то считать странно, но хуже всего – он врал самому себе. И в эту свою ложь беззаветно верил. То есть без какого-либо остатка, до самого конца.