Татьяна Устинова - Осенняя коллекция детектива

Нужно извиниться, вот что. Лиля рассматривала в зеркале свое отражение и не видела ничего, кроме огромного, красного, тяжелого стыда. Надо пойти и заставить себя извиниться, другого выхода нет.

«Бессовестная», беззвучно повторил где-то рядом коммунальный сосед Лев Мусаилович, и мать кивнула с грустной безнадежностью. Пожалуй, только эти двое верили в Лилю как в некое совершенно особенное человеческое существо и наделяли ее некими исключительными качествами.

Лиля пошарила в сумке за три тысячи евро, добыла хорошенькую коробочку с замочком, тоже за много евро, нацепила на нос темные очки – чтоб никто не видел, как ей стыдно, – решительно прошла в гардероб и попросила свою одежду. Про Володю, попутчика из звездолета, она позабыла.

Про метель она позабыла тоже и чуть не упала, когда ветер бросился на нее и ударил. Боком она налетела на фонарный столб, устояла, держась за него обеими руками и как будто заново осознавая, что бал здесь правит Ледовитый океан, а не жалкие человеческие существа, бессильные и слабые перед ветром и снегом! Темные очки сорвало, они моментально унеслись в темноту, за границу круга, очерченного фонарем, и Лиля проводила их глазами.

Пройти ей было всего ничего. Отцепившись от столба, боком, то и дело приседая, чтоб не унесло, когда ветер налегал с особенной, веселой и злой силой, она повернула за угол во двор, где стало совсем темно.

…Она скажет Тане, что с ней такое бывает – она сама не знает, что на нее находит! И мама всегда ругает ее за вспыльчивость, и Лев Мусаилович тоже! И вовсе не думала она, что Таня рылась в ее вещах, просто Преображенцев напугал ее «охотой», и вообще здесь, в Анадыре, с ней творится что-то страшное и необъяснимое, да еще эта метель, к которой никак невозможно привыкнуть! Таня добрая и умная, все поймет, и Лиля обязательно ска- жет ей…

Додумать утешительные и покаянные мысли Лиля не успела. Она и не заметила ничего – в грохоте и свистопляске бури! Вдруг что-то сильно потянуло ее назад, она стала валиться, хватать воздух руками и никак его не могла схватить, мало его стало, совсем чуть-чуть, и с каждой секундой становилось все меньше и меньше, и Лиля вдруг увидела лазоревый и острый свет, голубые и серые волны сопок до самого горизонта – а кто сказал, что сопки суша?! Горлу стало больно, в ушах и во рту стало больно тоже, почти невыносимо, и кажется, от нее что-то отвалилось, окончательно и бесповоротно, и Олег Преображенцев сказал в отдалении: «Ты больше не человек. Ты цель». И все пропало, и никакой Лили больше не было.

Все толпились в крохотном кабинете Романа Литвиненко, не помещались, выплескивались наружу. Сидела одна Алена – боком на стуле, очень неудобно, и фотограф Георгий Шахов на полу, скрестив ноги, и Ромка, который то и дело зачем-то выбегал в коридор, в конце концов пнул его, довольно чувствительно:

– Чего ты сидишь?!

– А что я должен делать?! – удивился Шахов.

Никто не знал, что делать, в этом и была вся штука.

Утром на «Пургу» явился донельзя мрачный Лев Кремер, в препирательства с Богданычем даже вступать не стал, просто подвинул его с дороги, поднялся по широкой лестнице прямо в кабинет директора.

– Вы как себе хотите, – заявил Лева, опершись обеими руками о директорский стол; с капюшона куртки на бумаги падали крупные капли, – а я хочу знать, куда пропала моя жиличка, потому что я за ней ответственный. Допустим, она вчера с моей женой Татьяной имела несколько неприятных минут истерического разговора! Ну и что? Нельзя было позвонить по телефоническому аппарату и сообщить, что она нас буквально видеть не желает, а желает видеть других, более порядочных и умных людей? И у них же заночует, чтобы не ночевать в нашем вертепе?

Директор ничего не понял, и тогда Лева объяснил, что приезжая после ссоры с Татьяной, Левиной женой, ушла из дому и не вернулась, и Татьяна, Левина жена, «переживает за ней, как за родной дочерью не беспокоилась, когда та была еще грудной младенец!».

Роман Литвиненко ни к чему такому готов не был. Вчерашний звонок в эфир напугал его – и не его одного! – но он старательно убеждал себя, что все это ерунда. Охота – страшное слово, но никто и никогда не объявлял ее по радио, так что, скорее всего, это баловство, попытка напугать московскую фифу, некстати нашедшую труп!

Здесь самоутешения сбоили немного – зачем и кому понадобилось ее пугать? Если она ничего такого не видела и ни в чем не виновата?

Сумка у нее пропала – ну, так бывает, вокруг не святые с нимбами, захотелось поживиться, надо будет камеры в коридорах поставить, вот и не станут сумки таскать. Да она потом и нашлась, эта сумка. Может, москвичка сама ее забыла, а потом забыла, что забыла, так ведь бывает!..

Здесь самоутешения начинали сбоить вовсю.

Роман Литвиненко очень боялся, что все всерьез, вот в чем дело. Он боялся, не хотел этого и понимал, что, если всерьез, изменить ничего он не сможет и никто ничего не сможет изменить. Изо всех сил он надеялся, что успеет отправить Лилю на материк, выклянчив у начальника погранотряда Багратионова какую-нибудь бумагу, по которой ее пустят в самолет. Всего-то и нужно – дождаться первого борта!

И не дождались.

Лева Кремер нависал над его столом, капли с капюшона все падали на бумаги, и, морщась от неизвестности, Роман стал звонить.

Сначала Алене, потом Преображенцеву – они ничего про Лилю не знали. Алена сразу затарахтела, как будто заработал дизельный движок на вездеходе, а Преображенцев, который, по всей видимости, думал то же самое, что и директор радиостанции, сказал, что сейчас подъедет.

– Сядьте вы уже! – негромко крикнул на Леву Роман, положив трубку. – Что вы торчите?!

– А «Угольный»? Туда надо звонить, в аэропорт!

– Как она могла попасть в аэропорт?! Кто это ночью через лиман пойдет, да еще в метель?!

Тем не менее Роман стал звонить в «Угольный», где, разумеется, не было и не могло быть никакой Лилии Молчановой.

Лева постоял-постоял и вышел, сказав, что «поедет, поищет, а после доложит по результатам».

Им обоим было совершенно ясно, что никаких результатов не будет.

Новость о том, что «московская фифа пропала», моментально распространилась по всей радиостанции и, кажется, по окрестностям тоже, потому что народ стал стремительно прибывать и теперь не помещался в кабинете – даже Шахов примчался, который отродясь на работу так рано не приходил.

– Может, она у Ларисы? У директрисы детской библиотеки, а?.. – предположила Алена с надеждой.

Она сидела, установив локоть на кипу бумаг, и держала себя за лоб. Вспомнив про Ларису, она обвела всех взглядом, схватила трубку, кипа поехала и обрушилась на пол. Шахов стал подбирать бумаги.

– Лиля с ней знакома хорошо, они вместе летели, по-моему, а потом, когда труп этот нашла, Лариса оперативников вызывала, – тарахтела Алена, набирая номер.