Александр Куревин - Лицемер

Знал бы тогда, что Шляхов скоро покинет нас на всегда, ни за что не стал бы рисовать карикатуру, из чувства благодарности.

Следуя указанию Марь Иванны, я понял, почему она сказала про корпус КВО, что тот находится «почти» в углу. В самом углу имелось еще одно строение, и по мощной вытяжке я догадался, это морг. Веселенькое соседство!

В целом госпиталь походил на пионерский лагерь. Те же одноэтажные длинные корпуса с занавесочками на окнах, цветники, разделенные асфальтовыми дорожками, портреты героев войны на щитах. Гастелло, Матросов, Зоя Космодемьянская, казалось, с укором смотрят на сонм симулянтов, окопавшихся здесь.

Я попытался прочитать, что нацарапала Марь Иванна на рецепте, но тщетно. Еще ни одному смертному не удавалось разобрать почерк врача. Может, так и обратиться к майору Гоменскому: «Не поможете прочитать, что здесь написано?» – «Подателю сего прописана трехведерная клизма, дезертирская твоя душа!» – ответит он.

Мысленно выразил надежду, что в КВО не заваливают работой настолько, что пациенты в итоге переселяются в здание напротив. Судя по тому, как шумела вентиляция, оно не пустовало.

Невысокий паренек в черной бархатной пижаме подметал крыльцо корпуса кожно-венерологического отделения. Боец поспешно посторонился, пропуская меня, – срок службы, видно, за плечами имел небольшой. Живые черные глаза глянули заинтересованно и по-доброму.

– Здравия желаю! – приветствовал я паренька шутливо. – А где мне искать майора Гоменского?

– Прямо по коридору, слева кабинет.

– Спасибо. – Я ценил редкую возможность быть вежливым. До сих пор чаще приходилось показывать зубы. В крайнем случае – ими скрипеть.

Пройдя предбанник, я, вопреки декларированному гаймориту, почувствовал какофонию запахов. Слева, из сортира, потянуло хлоркой, – видно там недавно провели дезинфекцию. Прошел чуть дальше, справа пахнуло кашей. Настоящей, на молоке, не паршивой сечкой, какую давали в учебке. Заглянув в открытую дверь пищеблока, увидел чудо – двух женщин в коротких поварских куртейках с засученными рукавами, протирающих столы. Дальше по коридору завоняло подмоченными пеленками, как в садике. «Учебка – это детский сад…» – вспомнилось в очередной раз.

Двери в палатах были хоть и застеклены, но прикрыты занавесками, поэтому я не мог пока разглядеть счастливчиков, обитающих в раю. Постучался в кабинет, потянул дверь на себя, услышал: «Да, да!»

Майора Гоменского, сидящего за столом, можно было бы назвать рыжим, окажись его волосы чуть светлее, так много было веснушек у него на носу. Среди рыжих я дураков еще не встречал, хитрецов – сколько угодно.

– Разрешите, товарищ майор? – Китель висел на соседнем стуле, поэтому я не сомневался, что нашел того, кого искал. Врач сделал жест рукой, приглашая.

– Слушаю.

– Вот. – Я протянул ему листок с абракадаброй. – Рядовой Смелков, вэ-че номер … Меня к вам Мария Ивановна направила.

Он прочитал то, что было написано.

– Хм. Готов поработать? А что делать умеешь?

– Да… все.

– Все, значит, ничего? – спросил с иронией Гоменский. Я смутился.

– Хотел сказать, работы не боюсь… Постараюсь, чтобы и моей работы никто не испугался…

– Ну что же, хорошо, коли так, – Гоменский как будто именно это и хотел услышать. – Из учебки связи, говоришь? Что же это у вас там сержанты так себя не берегут?

Я только пожал плечами, мол, такие сержанты. Да, история вышла громкая, у всех на устах, – подумал.

– А ведь у нас лежал, я его помню. – Лицо начальника отделения приняло задумчивое выражение.

«Шляхов лежал в госпитале? А с чем?» – подумал я, догадавшись, что Гоменский имеет в виду не последнее пребывание Шляхова в их заведении, когда бедолага пребывал в коме.

– Пьют, что попало… Ладно! – Гоменский прихлопнул легонько ладонью какую-то бумагу на столе. – Дела найдутся… – он посмотрел на меня пристально. – Да ты не бойся! Работой не завалим… Авинзон! – крикнул он.

– Я! – донеслось откуда-то издалека. Через пару секунд в дверь вошел тот самый метельщик в бархатной пижаме.

– Натан, переодень человека! И пусть староста Латусь зайдет ко мне.

– Хорошо, – согласился Натан. Я испугался, майор сейчас гаркнет: «Хорошо живет на свете Винни Пух, твою мать! А солдат должен отвечать: «Есть». Но, этого не произошло.

– Подожди возле каптерки, я сейчас, – сказал Натан, когда мы с ним вышли в коридор. Каптерка обнаружилась сразу у входа. Поначалу я ее не заметил, поскольку дверь была покрашена, как стена. «Значит, в госпитале тоже тырят», – решил я, отметив, что дверь металлическая. Армейская мудрость, впрочем, гласила, в армии воров нет. Есть тот, кто, мягко говоря, профукал.

– Ну-с, какой костюмчик вам подобрать, сударь? – спросил меня каптерщик Авинзон, открыв дверь в свою кладовую.

– Можно черный камзол, как у вас, сударь? – в тон ему ответил я. – Хочу быть похож на графа де Бюсси.

Авинзон, перебиравший плечики с пижамами и халатами, обернулся ко мне:

– Графиня дэ Монсоро? Читал. Мне, правда, больше понравился шут Шико.

– Мне тоже, – согласился я.

– Черной пижамы вашего размера не будет, сударь. Могу предложить синюю. Пойдет? – Он снял одно плечико с вешалки, демонстрируя.

– Какая разница, – махнул рукой я, принимая «товар». – Пойдет, конечно. Охмурять здесь все равно не кого. Поварихи – не в счет.

– Это дело вкуса, – заявил не по годам развитый юноша, хоть ростом мал. – Но ты не видел медсестру Люсю. Быть может, когда увидишь, еще прибежишь просить прикид пофасонистей.

– Вот как? – деланно удивился я. О том, что, в общем-то, ради их медсестры сюда и прибыл, Авинзону говорить не стал.

Покинув каптерку, я столкнулся носом к носу с широкоплечим парубком моего роста, белолицым, имеющим крупный нос с чересчур узкими ноздрями-щелочками. Заговорил, – показалось, у него насморк. Ему, вероятно, закосить гайморит было бы легче, чем мне. Догадался – передо мной староста Латусь. Почему-то сразу понял, товарищами мы с ним не станем, и не только на вкус и цвет. То, что на нем пижама коричневая, а на мне синяя – ничего не значит, держался высокомерно. Словно фамилия его имела такое генеалогическое древо – на козе не подъедешь. Не будем уточнять, какой.

– Переоделись? – спросил Латусь, скорее Авинзона, нежели меня. – Это хорошо.

– Да. Плохо, если в морге тебя переоденут, – согласился я. Латусь хмыкнул, покосившись на меня, и пригласил:

– Пойдем, отведу тебя в нашу, вторую, палату. В первой ссыкуны лежат, дизурики. А в третьей – десантура. Будешь себя плохо вести – подселю к нему.

Я догадался, что «Десантура» – это один человек, а не целая комната парашютистов. В этот момент дверь комнаты как раз отворилась, и показалась голова. Не знаю, могла ли эта голова разбить о себя бутылку, а рукой – кирпич, но лицо у нее точно было кирпичом. Голова была в халате. Из под халата торчали волосатые ноги с крупными икрами.