Евгения Райнеш - Явление прекрасной N

– Сама-то давно от прыщей избавилась? – продолжала первая красавица класса.

Ритка стояла в недоумении, кусая губы. Она явно не ожидала происходящего. Как прима престижного театра, в которую во время сольной партии полетели гнилые помидоры.

– А грозди ячменей на глазах давно ли вывела, красота прекрасная? – продолжала Нира, всё так же лениво приближаясь к Кайсе.

– Я… я… – с растерянностью Ритки спадало напряжение.

– Идиотка идиотская, – заключила Нира.

Она, нисколько не сомневаясь, закатала рукав Кайсы и внимательно посмотрела на ранки.

– Так и знала. Это просто крапивница. У меня тоже такое на нервной почве бывает. Держи!

На парту перед Кайсой лёг тюбик с непонятной надписью, мазь явно привезли из заграничного магазина.

– Это хорошее средство, мать достаёт, здесь таких нет, – пояснила Нира – А вы, придурки придурочные, посочувствовали бы! Это мучительно, между прочим…

Она в полной тишине вернулась к своей парте, собрала ручки, закинула рюкзак за плечо и вышла из класса.

Кайса успела помазаться даром Ниры всего два раза – в обед и вечером, а наутро всё прошло. Она демонстративно отправилась в школу в топе без рукавов, хотя на улице становилось довольно прохладно, а отопление ещё не включили.

Почему-то Кайса была уверена: дело тут не в мази, а в том, что Нира не побрезговала прикоснуться к её расцарапанному плечу своей рукой.

Второй человек в Кайсиной жизни, который мог бы лечить рукоположением. Первый – Гордей.

***

Они сидели в полной тишине, пока Нира не крикнула:

– Булен!

Гордей вздрогнул, когда посторонняя тень скользнула по стене. Из бывшего диско-зала вкрадчиво и почти неслышно вышел широкоплечий белокурый парень. Он был худым, но под тёмно-зелёной, какой-то очень «официантской» рубашкой мягко перекатывались мускулы. Рубашка свободно спускалась на белые широкие штаны. Очень светлые локоны выбивались из-под тёмной барменской шапочки, лихо сдвинутой на один глаз.

Он застыл на пороге, ожидая, что ещё скажет Нира.

– Принеси Старую Рему, – она не приказывала, а попросила. – И всё, что полагается.

– Продукты ещё не доставили, – парень мягко катал «р» по нёбу, получилось «прррьяяядукты».

От этого Гордею показалось, что белый Булен – иностранец.

– Ну, что найдёшь, – Нира пожала скульптурно точными, идеальными плечами, с которых небрежно струился шёлк светло-золотистой блузки.

Она подошла к молчавшей троице, сосредоточенно разглядывающей столешницу освобождённого от стульев стола. Гордей надеялся, сидение окажется не настолько пыльным, чтобы оставить следы на брюках. Почему-то именно этого боялся больше всего: потом он встанет, и Нира увидит грязное пятно на его заднице.

– С продуктами напряжёнка, – сказала она с улыбкой в голосе. – Холодильники обещали доставить завтра, поэтому из закусок – только сухой паёк.

От знакомого голоса и улыбки опять защемило в груди. Больно и сладко. Сердца трепыхались, а разум всё ещё не мог воспринять: вот она, Нира, живая, безумно красивая, и говорит так знакомо: «напряжёнка», «сухпаёк». Широкие от бедра брюки из чего-то волнующегося при каждом шаге, изящные щиколотки и маленькие ступни…

Гордей не мог поднять взгляда, не осмеливался посмотреть в её лицо и видел только это: почему-то босые ноги.

Иностранец Булен, опять материализовавшийся из ниоткуда, накрыл стол большой салфеткой, поставил на неё коньячный графинчик, четыре пузатые рюмки и красивую коробку шоколадных конфет.

– По крайней мере, мы соблюдаем правила трёх «С»: chocolat, cognac, coffee, – засмеялась Нира. – Булен, милый, кстати, о кофе…

Булен сварил и кофе в высокой керамической турке. Неловкое молчание продлилось ещё некоторое время после того, как он исчез в чёрном провале диско-зала.

Гордей разлил по рюмкам тёмное золото. Придвинул одну к Эду, вторую оставил по правую руку от Мики. Третью он всё так же молча протянул Нире.

Они быстро, не смакуя, опрокинули рюмки в себя. Ситуация не располагала к наслаждению изысканными нотками и послевкусиями. Хотя коньяк был отличный.

На третьей рюмке рука Гордея снова стала твёрдой. А остальные вдруг разом потеплели и как-то размякли.

Не опьянели, конечно, с трёх-то маленьких рюмок, просто расслабились. Ну, вот Нира Эльман перед ними – прекрасная, живая и здоровая. Это же замечательно, разве нет?

– Впервые мы пьём вот так открыто в «Лаки», – вдруг сказал Эд. – Последний раз, как я помню, мы пили здесь украденный у твоей мамы портвейн…

Даже в полусумраке его щёки заметно порозовели.

– В туалете, – заржал Мика. – В мужском туалете… Там ещё спугнули двух пидоров. Со спущенными штанами.

Гордею захотелось остановить Мику, но он тут же раздумал: Нира прекрасно знала манеры своего преданного ухажёра. Она и в самом деле и бровью не повела на «пидоров»:

– Кажется, будто это было вчера. Но столько лет прошло. Не верится…

– О чём ты? – запротестовал Эд. – Выглядишь так же, как в то время. Нисколько не изменилась.

– А ты, Эд, тоже… – с деланной завистью подхватила Нира, – Такой худой и стройный. И Мика…

– О, – сказал Мика.

Гордей почувствовал, как распускается павлиний хвост. И яркие перья трепещут на ветру.

– Я в последнее время запустил себя, – Мика расцвёл благоухающим пионом. – Давно не был в тренажёрке.

Он схватил рюмку, напрягая бицепсы во много раз сильнее, чем требовалось для столь лёгкого предмета.

– Но на самом деле, – Нира покачала головой. – Ты выглядишь моложе, чем в девятом классе. Как так может быть?

– Наверное, семейное… – Мика не возражал. – Но думаю, мне стоит вернуться к спорту. И всякие там добавки, да, Гордей?

Обычно молчаливый и сосредоточенный Эд вдруг вспыхнул.

– Тебе нельзя добавки, сам же говорил, что лечишь геморрой, – зло произнёс он.

– Не завидуй, – Мика повернулся к приятелю. – Если сам дрыщ…

– Эд очень возмужал, – торопливо вмешалась Нира. – И лицо такое… выразительное и волевое. Без очков – совсем другое дело. А где, кстати, очки?

– Операция, – почему-то хвастливо произнёс Эд. – Лазер. Быстро и эффективно.

– Ну надо же, – опять восхитилась Нира.

Гордею всё, что она говорила этим двум придуркам, было почему-то очень неприятно. И особенно – вернувшееся ощущение зверя во время гона. Так всегда: с Нирой не хотелось стать лучше. Хотелось – сильнее, жёстче, настойчивее. Она, ничего особенного не делая, будила древние животные инстинкты, которые Гордей принимал в себе, но не лелеял и не гордился. Поэтому он когда-то отцепил от себя горячие пальцы Ниры.

После распустившихся павлиньих хвостов всегда слышался треск бьющихся в лобовой атаке рогов.

– Олени, – протянул Гордей. – Вы – олени!