Сергей Валяев - Порнограф

Его рассказ в лицах прерывался здоровым смехом Софочки и прысканием Сашеньки. Я же ничего смешного не находил в повествовании, где выглядел олухом небесным, недотепой с «Nikon», остолопом на крыше, дубиной стоеросовой, но в кепи.

Разумеется, я, совмещенный во всех вышеперечисленных лицах, огрызался, утверждая, что в каждом снимке чувствуется рука одаренная; нет-нет, вы, друзья, только гляньте, есть экспозиция, и экспрессия, и дыхание…

— А это что за граждане, — спросила Софочка — в окошках?

— Так, публика заморская, — отмахнулся. — Им до всего дело есть.

— Ой, — вдруг сказала Александра, — а я этого… толстячка, да?.. уже где-то видела.

— Вах, все люди — братья, — сказал на это Сосо.

— Нет, я его точно видела, и совсем недавно, — попыталась вспомнить. У меня зрительная память хорошая.

Мы начали было подсказывать, где она могла видеть эту мордатую рожу проходимца: в театре на педерастическом спектакле «Игра шутов», на голубом, ха-ха, экране ТВ, в женской бане, ха-ха, на нудистском пляже, на улочках Тель-Авива, как в коридоре встревожился звонок у двери: бом-бом и ещё раз дилим-бом: открывайте же, засранцы, вино киснет!

— Э, прибыл допинг для мозгов, — догадался князь, отправляясь встречать посыльного.

Скоро наша веселая гоп-компания сидела в сочинском дендрарии, вдыхая запах роз, орхидей, хризантем и прочей пахучей фу-фуйни. Стол ломился от яств. Такое я видел лишь однажды в ресторане «Арагви», когда гуляла армянская свадьба, на которую я попал по дружбе со школьным приятелем Суреном; женился его дядька — добрый пузан с носом, похожим на араратский перевал во время схода лавин. Потом выяснилось, что дядя Хачик когда-то был боксером и шнобель ему расквасили в далекой черножопой Гаване во время мирового первенства, на коем оказал честь присутствовать сам Ф. Кастро, что, впрочем, не помешало ему завоевать бронзовую медаль. Я имею ввиду, безусловно, нашего мужественного Хачика Хачатуряна, а не революционера, обреченного на вечный бой с тенью, то бишь собственным народом.

Между тем, наш праздник продолжался, несмотря на временные трудности переходного периода. Взяв на себя трудную роль тамады, князь провозгласил тост:

— Что я хочу сказать вам, друзья мои? В мире много красивых цветов, посмотрите вокруг, — мы посмотрели. — В мире много красивых женщин, поглядите, — мы поглядели. — В мире много красивых мужчин…

— И котов, — вспомнил я про своего кастрированного Ванечку, лежащего персидским ковриком под столом.

— Вах, не мешай! Так, о чем я?.. Да, мир прекрасен, но мы, присутствующие здесь, можем сделать его ещё прекраснее. Было бы желание! Так, дэвушки?

— Князь, ты о чем? — не понял я. — О любви, что ли? «Отвергая стыд-с и срам-с, выпьем, милый друг, за дам-с!»

— Заткнись, поэт, — уксусно поморщился тамада. — Не мешай думать… мне, да?

— О! — вскрикнула Александра, хлопая в ладоши. — Вспомнила, где я его видела!

— Кого? — спросили мы хором.

И выяснилось, что нашего героя, любителя гимнастических упражнений с булавами, моя соседка встретила совсем недавно в Думе, когда посещала это сомнительное учреждение с деловой миссией. Вместе с господами банкирами. И этот «мордатенький» выступал перед уважаемой аудиторией с высокой трибуны, убеждая банковский люд инвестировать свой доход в легкую и тяжелую промышленность.

М-да, задумался наш маленький коллектив над сложными проблемами, которые возникли в отечественной индустрии, погружающейся в бездну неплатежей и тотального судорожного коллапса. Поведение скаредных банкиров удивляет, где их патриотическое отношение к производству отечественного платья, хлопковых затычек для критических дней, ведерных кастрюлей, громыхающих в полночь холодильников, огнеопасных телевизоров, а про водку «Russia», понимаешь, вообще не приходится говорить — самая лучшая она и ядреная, настоянная на денатурате, обогащенном цианистым калием. Хор-р-роша с хлорированно-хрумким огурчиком.

Тут мы вспомнили о празднике, который всегда с нами. К такой-то матери все проблемы, терзающие нашу ультрамариновую и прекрасную родину. Долой с глаз ублюдочных недоносков и мародеров, ползающих по утомленному телу отчизны, — на этих пафосных словах я хотел разорвать в клочья срамные карточки.

Князь не дал — зачем, кацо, уничтожать произведение искусства, авось, пригодятся для любознательных депутатских масс, посещающих Русский музей изобразительного искусства имени А.С. Пушкина исключительно с монархом Иберии Хуаном Карлосом I и его чарующей супругой.

— Иберия — это где? — решил я расширить свои географические познания.

— Это древнее название Испании, неуч, — отмахнулся Сосо. — Так о чем я?

— О монархии, — сказал я. — Ты что, князь, монархист? — и увидел, как по комнате прогуливаются два кота. Оч-ч-чень похожие друг на друга. Походкой и окрасом. — А которой из них мой? — указал я на животных, доставленных пароходом «Святой Августин» из сказочно-шафранной Персии.

— Все, ему не наливать, — услышал голос тамады. — Эй, граф Лопухин, вы ведете себя, как анархист.

— Спокойно, господа, — мужественно держался за колеблющийся сиреневый воздух, где рисовались симпатичные очертания девушки Александры. М-м-мадам, вы за монархию или республику?

— Я за домострой, — засмеялась девушка. — Эх, назюзюкался, граф, как сапожник.

— Да, мой прадед Клим был с-с-сапожником, — подтвердил со всей возможной твердостью. — А вот вы… ты… на БМВшках… и вся такая.

— Какая?

— Не наша, не рабоче-крестьянская.

— А я не знала, что Ванечка у нас пролетарий!

— Все мы вышли из народа! — вмешался князь в наш малосодержательную треп. — Так выпьем же за тех, кто несет в народ искусство! — И посчитал нужным уточнить. — Это я говорю о своем друге. — И отвесил гаерский поклон. — Сашенька, рекомендую.

Я обиделся: что они все понимают в высоком, как башня из слоновой кости, искусстве и, видимо, от чрезмерных чувств процитировал поэтическую строчку (не свою):

— «Неразумны те, кто думает, что без нисхождения во ад возможно искусство».

Это были мои последние слова. Адская смесь из коньяка и цинандали рванула в моем органе для приема пищи, точно боевая граната РГД-5. И темная воронка небытия вобрала меня, как младенец пустышку.

После безжизненного прозябания на затворках космической пустоты, выражусь красиво, с неимоверным трудом разлепил веки и увидел мировую колышущуюся муть, где, по утверждению ученых, и произошла жизнь на одной из планет нашей солнечной системы. У меня возникло стойкое ощущение, что нахожусь то ли под ракетой, стартующей в неведомое, то ли под прессом для проката стального листа. Как говорят в подобных случаях, все члены были точно налиты свинцом.